Что вы скажете, батюшка Петр Иринеевич? Такое всех жителей зло взяло! Неужели, думаем, начальство пойдет на это? Так если пойдет, то народ не допустит, чтобы такой измене быть.
Поговорили мы так с Николаем; он и отобедал с нами…
А после обеда попрощался, домой пошел: время было такое, всего жди.
А между прочим, Одесса наша уже готовилась. Всюду проходили войска. На Соборной площади стояла артиллерия. Кто жил близ гавани, те потянулись со скарбом подальше, на Молдаванку либо в Новую слободку. Мы с братцем Николаем решили пока что не ломаться. Неужели, думали мы, культурная нация — англичане, скажем, либо французы — станет палить по открытому городу, где только коммерческий порт, а ни войска порядочно нет, ни кораблей военных? Нет, думали мы, постоят для форсу и уйдут восвояси. Не тут-то было!
Опять настало утро. Десятого это было апреля. И мы снова всем семейством на терраске чай кушали. И вдруг в половине седьмого прогудело: чжжж!.. И началось! За первым выстрелом — другой, там — третий, четвертый; уже залпами бьют… Я сказал Настюше укладываться, а сам побежал к гавани.
На моих глазах от вражеской эскадры отошли все девять пароходов и полным ходом на всех парах побежали к Пересыпи, к нашей батарее нумер шесть. И стали пароходы ходить по кругу против батареи. И когда проходили против батареи, то каждый давал залп со всего борта. В Скаржинском переулке — место высокое; я — туда и всю эту карусель отлично из переулка видел: как бегали пароходы по кругу и всё стреляли по батарее. А батарея отвечала сначала двумя пушками, а потом — так только одной. — И позади батареи уже загорелся склад корабельных канатов, так что батарея была между двух огней — и с фронта и с тыла.
Каково-то им было, голубчикам, на этой батарее с одной пушчонкой?.. А все этот молодец Щеголев, всего — прапорщик, а какой герой! Это он командовал огнем на батарее и одной пушечкой отбивался от девяти пароходов.
И взрыв такой ужасный вдруг раздался, подобного которому никогда я не слыхал. Это с парохода угодили в пороховой погреб на батарее. Все укрылось от моего взора в черном дыму, в тучах пыли, сверху на меня посыпался раздробленный камень, так что порядочно настукало.
А уже и пушечка на батарее умолкла. Ан нет! Умолкла, да вдруг видим, когда дым отнесло, мелькнул на батарее огонек, и Щеголев давай себе постреливать как ни в чем не бывало.
Мы сначала, кто были в Скаржинском переулке, так даже ахнули, а потом все «ура» этому Щеголеву прокричали. Вокруг него уже все горит, а он не сдается, готов и с одной пушчонкой идти против целой эскадры. И только тогда сошел с батареи Щеголев, когда и эту последнюю пушчонку у него подбили.
А Щеголев этот совсем молоденький, только недавно ученье кончил. Я его видел потом — из себя совсем невзрачный офицерик, а так себя показал. На весь свет русское имя прославил, так что иностранные консулы, какие есть в Одессе, даже просили, чтобы им показали Щеголева. И все тут от него без ума».
Дедушка Перепетуй ничего не видел, не слышал… Он весь ушел в чтение письма о бомбардировке Одессы 10 апреля 1854 года. И того не заметил дедушка, как Елисей Белянкин допил бузу и вышел из сада, притворив за собой калитку.
Было тихо, только осы гудели над ветками шелковицы. А дедушка все читал и читал, и только листки бумаги, шершавые и плотные, шелестели у него в руках.
«Между тем, — читал дальше дедушка, — неприятель с пароходов своих заметил нас, как мы стояли в Скаржинском переулке. Все — совсем безоружные жители; больше всего в гражданском платье, в сюртуках, а простой народ — в поддевках или в чем. И отлично это неприятелю видно в зрительную трубку. А он, не имея ни стыда, ни чести, взялся палить по безоружным жителям. Так что над головами у нас стали лопаться бомбы.
Мы все пошли из Скаржинского переулка. И когда спускались с горки, то под нами внизу грохнулась такая бомба — махинища! В ней, будь она неладна, верных три пуда весу. Грохнулась и подскочила рикошетом, да прямо нам под ноги; стала и не шевелится. Мы тоже стоим, не шевелимся, ждем, не лопнет ли; а другие наземь попадали, тоже ждут жизни или смерти. Но тут один из нас, в поддевочке и в шляпе поярковой, наклонился над бомбой этой, погладил ее руками.