— Электрический? — удивился Елисей.
— Вот-вот, — повторил дедушка, — электрический. У них, у чертей, повсюду такие телеграфы живут. Сидит, понимаешь ты, телеграфист у такого прибора, сидит себе и постукивает, а депеша молнией несется по проводам. Р-раз — и все известно, что надо, всё по депеше вычитают и сделают, что требуется.
Елисею непонятно было, как это депеша, обыкновенный листок бумаги, может бежать по проводам. Но если дедушка говорит, значит так бывает. А дедушка совсем разошелся. Елисею пора дальше идти, а то ведь стоит работа. Он уже поднялся было с лавочки под шелковицей, но и дедушка встал и держит Елисея за ремень от сумы, не выпускает со двора.
— А теперь примечай-ка, — не унимался дедушка. — У нас весь флот на парусах держится — парусный флот, пароходов у нас в Севастополе по пальцам считать — одной руки хватит.
Но Елисей, весь век проплававший на парусном флоте, стоял за паруса.
— Что проку в них, в пароходах — в самоварах этих? — возразил он дедушке. — Одна копоть.
Дедушка был и без того расстроен рассказом Елисея о похоронах мопса, а теперь и вовсе рассердился, даже ногою топнул, стал задыхаться.
— Да как ты, да что ты… — лепетал он только. — Понимаешь ли ты, деревенщина, что есть сила пара? — закричал он визгливо, и Елисей очень пожалел, что огорчил такого душевного старика.
— Где нам все это уразуметь, мужикам деревенским! — сказал виновато Елисей. — Необразованность наша…
Но до дедушки слова Елисея уже не доходили.
— Молчать! — крикнул он, снова топнув ногой. — Молчать!
Елисей надел на голову каску, поправил на себе суму:
— Прощения просим, Петр Иринеич; коли что обидное, так извиняйте.
— Молчать! — крикнул еще раз дедушка и бросился прочь в кусты тамарисков, разросшихся у него под плетнем.
Там он постоял, понюхал табачку, чихнул и успокоился. Услыхав, как стукнула калитка, он вдруг вообразил, что это не его обидели, а он, Петр Иринеич Ананьев, только что обидел однорукого комендора и почтаря Елисея Белянкина.
— Ах, грех-то, грех-то какой! — засуетился дедушка и даже табакерку свою из рук выронил. Но он не стал искать ее в тамарисках, а бросился к калитке на улицу.
На улице не было ни души; Елисея давно след простыл. Одна коза Гашка на веревке бродила там вокруг да около кола, пощипывая выгоревшую траву, да какие-то шустрые птички возились в кустах, совсем оцепеневших от полуденного зноя.
Дедушка вернулся к себе под шелковицу расстроенный.
Казалось, все было, как обычно. Почтовый тракт тянулся через Корабельную слободку мимо домика дедушки Перепетуя… Внизу, за морскими казармами, волна, набегавшая с моря, терлась о берег бухты… И осы пели над шелковицей, и беркут плыл в голубом небе…
Но дедушка чувствовал: что-то готовилось в этом краю.
XVII
Дальше с почтарской сумой
Елисей уже за двумя поворотами шел дальше в своей почтарской каске и с выгоревшей на солнце старой почтарской сумой.
Он с утра и до вечера ходил теперь по улицам и слободкам Севастополя. И все больше убеждался, что Севастополь отлично защищен с моря береговыми батареями и военным флотом; всегда готовым дать неприятелю отпор. Но с суши подступы к городу были открыты, и, следовательно, с суши Севастополю и угрожала страшная опасность. Потому-то, на глазах у проходившего со своей сумой Елисея, саперы все лето строили на Северной стороне укрепление; то тут, то там стучали тяжелые молотки каменотесов; каменщики шебаршили своими лопатками; складывая на Малаховом кургане башню. Всего этого было мало, но командующий Крымской армией Меншиков был, видимо, и этим доволен. Елисей застал его подле самой башни, которая с каждым днем поднималась все выше. Письмо, которое подал ему Елисей, было адресовано «светлейшему князю Меншикову в собственные руки». Князь, не распечатывая письма, помахал им в воздухе и сунул за обшлаг шинели.
— Хи-хи! — засмеялся он, вспомнив что-то, что рассмешило его, может быть, лет пятьдесят назад.
Потом перебрал мелко ногами и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Еще поднять башню… На полсажени выше… Тогда мы сможем сказать непгиятелю: милости пгосим пожаловать.
Он вдруг глянул с изумлением на Елисея, на его каску и суму, топнул ногой и крикнул:
— Какого полка?
Елисей мгновенно вытянулся и взял руку под козырек:
— Сорок первого флотского экипажа отставной комендор Елисей Белянкин, ваша светлость.