И все двести человек евпаторийской команды грянули ответно:
Против города уже стояли на якоре три неприятельских парохода. Один из них, тридцатишестипушечный пароходофрегат «Трибун», повернулся к Евпатории бортом, готовый в любой момент дать по беззащитному городу залп из восемнадцати бортовых орудий.
Из трубы пароходофрегата вдруг повалил дым. Крупные клочья дыма стал подхватывать ветер и бросать на город. Майор Браницкий, шедший впереди своих солдат, заметил это и не вытерпел.
выкрикнул он вместе с песельниками:
И снова двести глоток все вместе ответили и песельникам и своему начальнику-коменданту:
Так провел евпаторийский комендант майор Браницкий всю свою команду через весь город и вывел ее за город.
Песельники пели, и звякали бубенчики на бубнах. Двести пар худых солдатских сапог мерно отбивали шаг по дороге на Симферополь, главный город Крыма. Надвигалась ночь.
Знакомая лихая солдатская песня доносилась издалека до лейтенанта Стеценки и его казаков. Стеценке хотелось узнать, что там за передвижение происходит на симферопольской дороге. Но казаков у него было мало, они нужны были ему для другого; более важная задача была теперь у молодого лейтенанта.
На берегу моря ему попался пустой сарай. Они забрались туда, Стеценко с бородатым казачьим урядником, и плотно прикрыли двери. Здесь, в темном углу, урядник высек кремнем огня и зажег лучинку. А Стеценко на каком-то обрубке написал карандашом две записки в Севастополь: одну — князю Меншикову, другую — адмиралу Корнилову. И казак из отряда Стеценки, с двумя записками в шапке, бросился через ручьи и балки в Севастополь.
Ночь была темна и беззвездна. Крепчал ветер, плотный и гулкий. Стеценко ничего не ел с утра, но ему было не до еды. Он все время сновал по берегу моря, наблюдая, как корабли за кораблями становятся вблизи берега на якорь. Громыхали якорные цепи; стучали топоры; раздавались слова команды на французском, английском и турецком языках… Все это явственно слышал Стеценко, невидимый под покровом ночи.
К утру ветер утих, и море под утренним солнцем переливалось, как золото, расплавленное в огромной чаше. Лейтенанту Стеценке и оставшимся у него пяти казакам пришлось отдалиться немного от берега, а то ведь их могли заметить с кораблей и пустить по ним из пушек.
Стеценке не страшна была смерть.
«Умереть немудрено, — думал он, поеживаясь в своей легкой флотской шинели: — да, умереть немудрено; мудрено выполнить задачу».
Молодой лейтенант сознавал, что он и его казаки — это единственные русские люди, которые в этот грозный час 2 сентября 1854 года видят собственными глазами вторжение врага.
А вторжение уже действительно началось. На неприятельских кораблях играла музыка. Стеценко разбирал знакомый мотив.
«Это на французских кораблях», — решил Стеценко.
Вскоре к флейтам и валторнам французов стали примешиваться звуки английского гимна «Боже, спаси королеву». И с кораблей французских и английских начали отваливать шлюпки с солдатами и амуницией.
Стеценко стиснул пальцами подзорную трубу. В кольце объектива у него колыхался баркас, который быстро шел к берегу. На носу баркаса стоял бородач, черный, как жук, в красной феске, сдвинутой на затылок. И весь баркас был полон бородачей, тоже в фесках, и в шароварах, и в коротких плащах.
— Зуавы[31] — всегда первые, — бросил им с борта корабля «Город Париж» главнокомандующий французской армии маршал Сент-Арно. — А ну, шакалы пустыни, моя лучшая сволочь!
И зуавы, прокричав «ура» и «vive l’empereur»[32], налегли на весла.
Когда близ берега под килем баркаса зашуршал песок, жук-бородач, стоявший на носу, присел на корточки, потом рванулся, как отпущенная пружина. Он мелькнул в воздухе, но за шаг от берега шлепнулся в воду.
— Ах! — вырвалось у зуавов в баркасе.
— Плохая примета.
— Это очень нехорошо, друзья.
— Вот так же было на Дунае.
— Не вернуться ли нам обратно на корабль и начать все сначала?
Но Мишель Першерон, капрал, поднялся в баркасе во весь свой огромный рост и стал на носу. Руки у капрала были в багровых шрамах и серебряных браслетах, на которых навешаны были амулеты. Мишель Першерон сделал прыжок и уже на берегу хватил выползшего из воды жука кулаком по феске. Жук кубарем завертелся по берегу и рыча отполз в кусты. Так первые вражеские солдаты ступили на русскую землю. Стеценко поторопился новой запиской уведомить об этом Меншикова. И еще один казак отделился от отряда Стеценки и поскакал в Севастополь.
31
Зуавы — во французской армии особая разновидность войск, предназначенная для колониальных захватов.