Нахимов поднял голову и взглянул на Корнилова. Потом положил на стол перед собою трубку и носовой платок. И встал.
— Задача, Владимир Алексеевич… — сказал он, отодвигая от себя трубку вместе с платком. — Да-с, в чем задача? Задача в том, чтобы не пустить вражескую армаду сюда на рейд. Однако нам вытянуться в море на виду у неприятеля с его паровыми кораблями… Рискованно это; да, весьма. Здесь верно говорили: сможем попасть в неудобное положение, если будем застигнуты штилем. Надо трезво оценить положение. Оно не безвыходно. Нет. Вот так.
Нахимов протянул руку за платком и трубкой, сунул их в карман и, не взглянув на Корнилова, сел.
Корнилов в кресле у себя весь выгнулся вперед. Он побледнел еще больше, и под горящими глазами у него резко обозначились черные круги. Возгласы одобрения тому, что сказал Нахимов, разрывали Владимиру Алексеевичу сердце, а он словно не мог отвести глаз от графина с водой, в котором играл солнечный луч.
Но в это время в кабинет вошел лейтенант Стеценко и, вытянувшись, остановился в дверях. Корнилов заметил его и поманил пальцем. Стеценко быстро подошел и, наклонившись, топотом доложил:
— Светлейший прибыл с Альмы в Севастополь и находится на четвертой батарее.
— Сейчас, — шепнул ему Корнилов. — Господа! — сказал он решительно, поднявшись с места. — Ясно все. Готовьтесь к выходу в море, как было изложено мною. Будет дан сигнал, что кому делать.
И он большими шагами вышел из кабинета.
Четвертая севастопольская береговая батарея находилась на Северной стороне. Тяжелые орудия стояли здесь в закрытых каменных казематах. В одном из этих казематов незадачливый командующий войсками, в Крыму расположенными, светлейший князь Меншиков поджидал начальника морского штаба вице-адмирала Корнилова.
— С военного совета? — спросил иронически Меншиков.
— Так точно, ваша светлость, — ответил Корнилов.
— Гм… — и Меншиков брезгливо поморщился. — О чем же это вы там… на… на военном совете?
— Я предложил выйти с флотом в море для встречи с неприятелем в открытом бою. Другие предлагали потопить корабли у входа на рейд. Я думаю…
— Лучше! — оборвал Корнилова Меншиков.
— Что лучше, ваша светлость?
— Лучше потопить.
Меншиков откинулся в жестком кресле, в котором сидел, и вытянул свои длинные ноги в забрызганных грязью ботфортах.
— Лучше… — Да, извольте потопить, — повторил он, поморщившись, и закрыл глаза.
— Ваша светлость! — вскричал Корнилов. — Как можно своими руками?.. Я отказываюсь, ваша светлость, я…
Меншиков поднял припухшие веки. Ненависть вспыхнула в его обычно тусклых глазах.
— Ну так поезжайте служить в Николаев! — выкрикнул он визгливо и затрясся и сразу потух. — Извольте… да… — лепетал он, — в Николаев. Лейтенант Стеценко! — И Меншиков заерзал в кресле. — Э-э… кто там? Пгиказ… извольте заготовить пгиказ… потопить… да…
— Ваша светлость! — всплеснул руками Корнилов. — Я готов повиноваться вам. Невозможно мне оставить Севастополь теперь, перед лицом врага. Севастополь!
И он схватился за голову.
Солнечные лучи пробивались в каземат сквозь амбразуры и дугообразными пятнами располагались по выбеленной стене. Меншиков сидел в тени, лицо его было землисто, глаза снова закрыты, ноги вытянуты.
— Да… — бормотал он, очевидно засыпая: — не надо… оставайтесь… извольте потопить.
И он стал всхрапывать, уронив с колен на пол свою форменную фуражку с задранной кверху тульёй[41].
Корнилов повернулся и зашагал с батареи на пристань, где нарядный вельбот поджидал своего адмирала.
XXIV
Корабли идут на дно
К вечеру, после целого дня хождения по городу, вернулся к себе домой в Корабельную слободку бывший комендор с «Императрицы Марии» Елисей Белянкин. Елисей был хмур и раздражен чем-то и даже накричал на Мишука, который никогда теперь дома не сидел. Утром Мишук уходил в училище, а потом до вечера пропадал где-то на укреплениях. Что там Мишук и другие ребята делают на укреплениях, Елисей не представлял себе в точности.
— Баклуши бьют, — сказал Елисей, будто ни к кому не обращаясь. — Озорничают там да балуются; путаются у всех под ногами, работе мешают…
— Мы, тятенька, не озорничаем, — пробовал возражать Мишук. — Мы работаем, мы все тоже…
— Работнички! — перебил его Елисей. — Ты да Николка твой.
— Не кори ты его, — вмешалась Марья. — Время-то и так горевое.
— Получше твоего знаю, какое время! — оборвал ее Елисей.