Дедушка посмотрел на Кудряшову и головой покачал.
— Тут сегодня таких не одна тысяча упадет, — сказал он, ткнув в ядро своей кизиловой палкой. — И завтра — тоже, и послезавтра… Надолго это. И ты все будешь бегать в полицию?
— И буду, — сказала упрямо Кудряшова. — Если непорядок, так надо в полицию заявить.
— Теперь, тетка, на всем свете непорядок, — сказал дедушка и отошел взглянуть на развороченную стенку.
И все согласились с дедушкой, что заявлять в полицию не надо.
А дедушка ходил вдоль стенки, пробитой ядром насквозь, и тыкал палкой в камни, расшатавшиеся, а где и вовсе обвалившиеся. Ткнул в одно место, в другое… В одной расщелине спугнул зеленую ящерицу. Дальше, из пролома, видит дедушка, торчит что-то ребром. На каменный брусок совсем не похоже: тонко и цвет не тот. Дедушка наклонился, взял двумя пальцами и вытащил.
Соседи гуторили еще подле мусорного ящика, и Кудряшова еще не сдавалась, все на своем стояла: что, дескать, если ядро, так надо в полицию.
— Не горох ведь, — кричала она, — не яблоки печеные! Ядро ведь…
— Не кричи, женщина, — сказал ей Христофор Спилиоти, тоже прибежавший на дым во дворе у дедушки Перепетуя. — Тихо! Ядро… Всем видно, что ядро.
— Да ведь оно же чугунное! — не унималась Кудряшова и вдруг всплеснула руками: — Ой, грех какой! Всегда так: заговорюсь с людьми и забуду все на свете.
Она бросилась к ведрам и коромыслу и пошла со двора вместе с матерью. По дороге к ним присоединилась со своими ведрами Марья Белянкина.
Но дедушка ничего этого не слышал и ничего не замечал.
Полою пальтеца смахнул он известковую пыль с предмета, который он только что извлек из пролома в полуразрушенной стенке; и оказалось, что он держит в руках своих тетрадь. Переплет покоробился, бумага пожелтела, чернила поблекли, и якорек, если и был когда на переплете, то весь выцвел. Но на первой странице была надпись, сделанная когда-то рукой самого дедушки. Он разобрал ее и без очков. Под визг и свист, которые всё чаще стали оглушать Корабельную слободку, дедушка, беззвучно шевеля губами, прочитал:
— «О славном городе Севастополе записки исторические и о войнах русско-турецких. Писаны Петром Иринеевым Ананьевым о разных случаях. Да не изгладится память великих дел».
Это была та самая тетрадь, которая пропала у дедушки Перепетуя больше года назад. Та самая тетрадь, которую утащила коза Гашка, когда дедушка уснул у себя в саду под шелковицей. Дедушка припомнил: тетрадь пропала у него когда же? Да, это было 17 сентября 1853 года, в день выхода эскадры Нахимова в море. И была после этого при Синопе великая победа. А теперь черноморский флот сошел на берег, и стали матросам бастионы, как корабельные палубы.
— Да не изгладится память великих дел, — повторил дедушка.
Он был стар и слаб и совсем обессилел от всех этих ядер, от бомб и ракет, которыми прямо-таки забрасывали Корабельную слободку англичане. И он побрел в дом, унося с собой свою драгоценную тетрадь.
Войдя в сенцы, дедушка подумал, что вот на улице у калитки остались два бочонка с бузой и кружка на лавочке.
«И что ж, — решил он. — Пей, кто хочет!»
Дверь из сеничек в горницу была полуоткрыта, и цыплята с уже обнаружившимися хохолками расхаживали под столом, а один рябой, с торчавшими во все стороны перьями, умудрился взобраться на этажерку и теребил там пакетики с цветочными семенами. Размахивая тетрадью, дедушка выгнал цыплят на двор и прилег на кровать.
Дедушка лежал, вытянувшись у себя на кровати, его серебряные часы висели у него над кроватью на гвоздике, а старая синяя тетрадь была у дедушки в руках. Он раскрыл ее… раскрыл на сорок восьмой странице.
Все буквы, росчерки и завитки были на месте. Из букв складывались слоги, из слогов — слова.
«Да выйдет правда из мрака подпольного на божий свет, — прочитал дедушка надпись на сорок восьмой странице. — Нет тайного, что не стало бы явным».
Но тут буквы, росчерки и завитки все как бы сдвинулись, поплыли, зазыбились и перетасовались. Дедушка закрыл глаза, и его сразу охватила полудремота: ни сон, ни явь; звуки доносились, как сквозь войлок, — частая пальба из мелкокалиберных орудий.
Дедушка так и задремал в горнице у себя, а в это время мимо его дома проезжал со своей свитой Меншиков, теперь уже главнокомандующий военными сухопутными и морскими силами в Крыму.
На земле у ворот сидели раненые и стояли носилки, а два арестанта поили раненых каким-то мутным питьем. Арестанты, увидя генерапа, сняли фуражки с нашитыми на них бубновыми тузами. Меншиков фыркнул и отвернулся.