— Какого полка? — крикнул он в воздух, неизвестно к кому обращаясь.
И лежавший на носилках человек, покрытый старой рогожей, с лицом в крови и глине, дернулся и, тужась, произнес:
— Матрос… сорок первого флотского экипажа… Тимофей Дубовой, ваша светлость.
— Откуда?
— С третьего бастиона, ваша светлость, — прошептал раненый и закрыл глаза.
— Жарко там?
Но Тимоха только губами шевельнул. За него ответил стоявший подле носилок арестант:
— Шибко жарко, ваша светлость. Штурмовать, видно, собирается неприятель. Надо штурма ждать.
— Тебе откуда известно, чего ждать? — поморщился Меншиков. — Ты главнокомандующий… э-э… или начальник оборонительной дистанции?
— Никак нет, ваша светлость, — ответил арестант, смяв в руке свою обтрепанную фуражку.
— Нет? — притворно удивился Меншиков. — Значит, ты начальник штаба? И тебе известны все… э-э… предначертания… э-э… все виды?
— Не могу знать, ваша светлость, — снова ответил арестант, не понимая, чего хочет от него этот недобрый старик.
— Так откуда же тебе известно о штурме?
— По всему видать, ваша светлость. Во!.. Во!..
Лошадь Меншикова встала на дыбы, и главнокомандующий едва удержался в стременах. Два ядра одновременно упали посреди улицы и покатились под откос.
— Какого полка? — зло крикнул Меншиков арестанту.
— Мы из острога, ваша светлость. Арестанты.
— Зарезал?
Арестанту это наконец надоело.
«Была не была, — подумал он. — Терять нам нечего. Может, сегодня мне и живым не быть…»
И, глядя прямо в лицо Меншикову, он ответил:
— Никак нет, ваша светлость. Мы — тяпкой. Помещица у нас была, Бурдюкова. Сколько ею народу умучено! Так мы ее тяпкой порешили, как в отпуск ездили. Чтобы, значит, такой гадине живой не быть.
Меншиков даже не фыркнул. Он повернул коня и затрусил к Городской стороне. У дома, где жил Корнилов, он послал сказать, что ждет его на улице.
Корнилов заехал домой написать письмо жене в Николаев. Он только что кончил и, сняв с себя золотые часы, положил их в картонную коробочку. На коробочке он написал красными чернилами: «Моему старшему сыну».
Стекла дрожали в окнах, за которыми тусклое море уходило в пасмурную даль. Там стояли вражеские корабли и вели бой с береговыми батареями.
«Быть штурму, — решил Корнилов. — Все силы неприятелем пущены с суши и с моря. Надо ехать».
И он пошел к подоконнику за перчатками.
На противоположной стороне улицы он увидел Меншикова со своими адъютантами и вестовыми. Меншиков, видимо, поджидал его. Корнилов сбежал с лестницы и сел на коня.
— Главный удар на Корабельную сторону, ваша светлость, — доложил Корнилов. — И я боюсь, что никаких средств не достанет при такой канонаде. Третий бастион растрепан, рвы засыпало, щеки амбразур обгорели. На четвертом бастионе, не скажу, чтобы много лучше было. Но вся сила в людях. Люди! А снарядов нехватка. Скоро на два вражеских выстрела придется одним отвечать. Бывает еще, что бомба в мортиру не лезет; а влезет — так орудие пальбы не выдерживает. Неприятелю все это, конечно, известно, и он может решиться на штурм.
Меншиков покосился на Корнилова. Слово «штурм» на этот раз произнес не темный арестант: это сказал человек с вензелями на эполетах и золотыми аксельбантами.
«И этот!» — подумал Меншиков.
Он решил тотчас переправиться к себе на Северную сторону. Корнилов проводил его до Графской пристани. Меншиков пересел с коня в шлюпку, и та понеслась на противоположный берег.
Владимир Алексеевич постоял минуту на набережной, глядя на удалявшуюся шлюпку и на белые гребни на том месте, где с месяц назад были затоплены корабли. И еще одну гряду видел он: вода вскипала поверх бревен и цепей, которыми вход в бухту был прегражден от берега до берега.
По третьему бастиону, куда с Графской пристани поскакал Корнилов, англичане били с Зеленой горы. Елисей Белянкин давно сорвал с себя сюртук с бляхой и, весь облепленный грязью, уже ничем не отличался от своих товарищей матросов. На бастион забежал было Мишук, но Елисей тряхнул его и прогнал прочь. Не было подле «Никитишны» Тимохи Дубового. Час назад арестанты унесли его с бастиона на носилках.
«Ура», которым был встречен на бастионе Корнилов, потонуло в пушечном реве. Корнилов прошел по бастиону и подумал, что, может быть, не так слаженно шла бы оборона, не выпусти он арестантов. А те, в крови и копоти, расшибленные, обожженные, с обгорелыми бородами и опаленными бровями, издали кричали ему:
— Здравия тебе желаем, ваше превосходительство! Урра-а!