И Христофор повернулся, но почувствовал, что штык царапнул его по спине.
— Стой на месте, говорят тебе! — заорал часовой.
— Костюков, что там у тебя? — услышал Христофор чей-то сонный голос из палатки.
— Да вот, ваше благородие, шатается тут какой-то с ружьем, вроде старого кота, большущий, усатый… Отзыва не сказывает. К генералу, вишь, ему надобно.
— Я сейчас, — услышал Христофор тот же голос из-за опущенного полога палатки. — Придержи его.
— Да уж известно, — ответил Костюков. — Шагу не ступит. А попробует, так пулю коту по уставу караульной службы.
Христофору обидно было — часовой называет его котом, но что станешь делать! Заспанный офицер в рейтузах и накинутой на плечи гусарской куртке выбрался из-за полога и подошел к Христофору.
— Как забрел ты сюда, старик? — спросил офицер, всматриваясь в Христофора.
И, разглядев его шаровары и чувяки, молвил строго:
— Татарин?
— Никак нет, ваше благородие, — ответил Христофор. — Грек из Балаклавы.
— А-а… — протянул офицер. — Так что ж ты, заблудился? Или, говоришь, к генералу? К какому же тебе нужно генералу?
— К главному командиру… с кем на Балаклаву идти турок в море бросать.
— Ах, вот что! — догадался офицер. — Понимаю. У тебя, верно, с ними счеты, с турками?
— Так точно, ваше благородие! — ответил весело Христофор. — Сосчитаться надо и старуху выручить. В Балаклаве она осталась.
— Так-так, старик. А дорогу в Балаклаву, все эти тропочки и балки, ты знаешь?
— И по тропочкам и через балки с завязанными глазами пройду.
— Так-так… Ну, вот что, старик. Приляг вон у костра. Сосни. Утром разберемся.
— Слушаюсь, ваше благородие.
И Христофор зашагал к догоревшему костру.
Хотя ночь была теплая, Христофор погрел руки над тлеющим угольем, по которому пробегали синие огоньки. Потом растянулся у этой груды жара и положил подле себя ружье. И он пожелал себе сна теми же словами, как давеча Жоре.
— Ночью — спать, утром — думать, — молвил Христофор.
И тотчас заснул.
Утром Христофор проснулся от боя барабанов и от звуков трубы. Христофор еще спросонья тяпнул рукой подле себя: ружье было на месте, у правого бока. Тогда Христофор присел, зевнул и огляделся. В лагере уже началась утренняя суматоха. Дымили костры, пробегали куда-то солдаты, нетерпеливо ржали лошади. Красивый офицер, должно быть тот, что ночью разговаривал с Христофором, стоял в наглухо застегнутой гусарской куртке у входа в палатку.
— Костюков! — крикнул он проходившему солдату.
И Христофор увидел часового, который вчера в темноте требовал у него отзыва.
Это был здоровый детина с необыкновенно белым безусым и безбородым лицом. И брови и ресницы были у Костюкова белые, и волосы на голове, как лен, белы. Он, видимо, уже сменился с караула, потому что был без ружья.
— Дай старику ложку, — сказал Костюкову офицер, — и отведи его к котлу.
Костюков вытащил из-за голенища деревянную ложку. Христофор встал и расправил усы.
Вокруг большого котла сидело пятеро солдат.
— Иголкин! — крикнул Костюков. — От ротмистра Подкопаева. Принимай шестого… Садись, отец.
Солдаты подвинулись, освободив Христофору место.
— Где каша, там и круг, — сказал худощавый шустрый солдатик, полная противоположность ражему и медлительному Костюкову. — Вступай в круг, отец. Только, чур, вперед не забегай, от людей не отставай, круга не задерживай. А вообще уговор дороже денег. Будем знакомы. Иголкин моя фамилия. Ну, люди добрые, отцы честные, я первый! Вали за мной, с шагу не сбиваться!.
— Веселый человек, — сказал Христофор, усевшись рядом с Иголкиным.
— А чего тужить? — тотчас откликнулся словоохотливый Иголкин. — У артельной каши и сирота не пропадет.
Но Иголкину пришлось умолкнуть. Каша была горяча, и на каждую ложку нужно было раз пять дунуть, прежде чем отправить ее в рот. И не успели солдаты управиться с кашей, как подъехал к ним моложавый генерал с черными усиками. Все вскочили, и Христофор тоже с места поднялся.
— Хлеб-соль, ребята! — приветствовал солдат генерал. — Ну, как нынче крупка? Разварилась?
— Так точно, ваше превосходительство! — ответил за всех Иголкин. — Ядреная крупка, разваристая.
— Сыты, ребята? — опять спросил генерал. — Накормлены? Как одёжа, обужа?..
— Всё в исправности, ваше превосходительство! — опять выкрикнул Иголкин.
— Так будем драться, как на Дунае дрались? — спросил генерал.
— Будем драться, ваше превосходительство, чтобы, значит, его извести! — весело ответил Иголкин. — Чтобы, значит, духу его здесь не было.