Борис огромными прыжками понесся в степь.
— Не уйдешь, змеюга!..— сцепил зубы Агушев, делая еще более гигантские скачки. Вот уже налитая кровью жирная шея убийцы рядом. Бандит дышал тяжело. Правая рука его по-прежнему крепко сжимала окровавленный стилет. Он не думал о сопротивлении. Его сознание подчинено одной мысли — уйти во что бы то ни стало!..
Руки Василия сжаты в кулаки. Каждый кулак кузнеца не меньше двухпудовой кувалды. Загривок врага совсем уже рядом. Очередной прыжок — и правая рука Агушева опустилась на жирный загривок. Борис как-то по-странному хрюкнул, врезаясь носом в землю. Стилет отлетел в сторону. Василий ждал, когда Борис поднимется, чтобы ударить его по подлой физиономии еще раз, но предатель продолжал лежать неподвижно.
Подбегают Сундучков, Сонина и еще двое парней.
— Чего это он? — спросила Зойка.
— Симулирует, наверное,— сказал Василий.— Боится, что бить буду… Я бы его, гада, без суда и следствия на первом же фонарном столбе вздернул!..
— И стоило бы! — согласился Федор.— Да, к сожалению, нельзя.— Эй, вставай! — чекист носком сапога прикоснулся к поверженному врагу, но тот и пальцем не пошевелил. Сундучков, аккуратно завернув стилет в платок, передал его одному из помощников, сам же наклонился над преступником, тронул его за плечо.
— Что это? Готов, никак?!
— Со страху, что ли? — удивляется Вася Агушев.— Вроде бы не с чего больше. Одна оплеуха для такого молодчика что укус комара.
— Хорош комар,— покачал головой Федор.— Чем ты его?
— Ясно чем — кулаком… Огрел один раз по холке — и все.
Вернулись к Марии Петровне. Ее уже перенесли в «эмку» начальника укрепрайона. Подоспевший врач хлопотал над тяжело раненной. На вопрос Сундучкова: «Как она?» — ответил сурово: «Больше двух часов не протянет…»
«И как мы теперь Григорию Григорьевичу в глаза смотреть будем, когда он вернется с той стороны?! — расстроенно думал Сундучков.— Не уберегли его подругу. Не уберегли… А Санька?! Как-то он перенесет эту невосполнимую утрату? Как?!»
В голос плакали девчонки, утирали слезы женщины, молча терли кулаками глаза мужчины. Шла война. Война ежеминутно уносила тысячи людей. Но такая вот смерть… в тылу, на виду у всех… это страшнее! Сильнее и боль от этой потери…
Глава двадцатая
Несчастье застало Саньку врасплох. В этот вечер, как ни уговаривал его Кимка сходить в клуб на американскую кинокартину «Звезда России», Санька отказался наотрез, захотелось побыть дома. Решил почитать давно уже не читанного «Тома Сойера». Раскрыл потрепанный томик на иллюстрации, где Том и Бекки целуются. Невесело усмехнулся: когда-то этот подвиг Тома казался ему недосягаемой вершиной смелости, а сейчас… Возник и мгновенно пропал светлый образ Настеньки. Вспомнилась Ирина с ее необузданными порывами нежности. Подумал, что разлука им обоим на пользу, хотя без нее и тоскливо.
Книжка выпала из рук. Привиделись грустные, угасающие глаза отъезжающей Ирины, ее опущенные плечи походили на безжизненные крылья подстреленной им на Никитином озере чайки.
Спину окатило холодной дрожью.
«Что это со мной? — подумал Санька. В сердце вонзились тысячи маленьких иголочек, будто злой волшебник взял его в колючую рукавичку и надавил, пока несильно, но угрожающе.— Тоска одолевает… Что-то от отца нет весточек. Уж не случилось ли что с ним? Нет,— ответило сердце.— Может, с мамой?» Иголочки снова закололи.
«Тоже мне, в суеверие ударился!» — Санька даже разозлился на себя. На оборонительном рубеже все спокойно, самолеты лишь однажды покружились, но бомбить не стали. Гонит Санька от себя дурные предчувствия, а они не уходят.
«А может быть, с Ириной что-нибудь? Но ему-то до нее теперь какое дело?! У нее есть муж, пусть кудрявый интендант и ломает над этим голову!»
Санька ходит по комнате из угла в угол, чтобы подбодрить себя, начинает напевать песенку про «Мишку-одессита».
выталкивает он сквозь плотно сжатые зубы, —
Кажется, помогло. Сердце в груди снова постукивает равномерно, и Санька о нем забывает. Идет на кухню. Ставит самовар, который давно уже не разводил, и самовар, обрадованный тем, что о нем наконец вспомнили, старается вовсю — пыхтит, фырчит, мурлыкает.