Незнакомка положила Саньке руку на плечо, и они гибко закачались на волнах «утомленного моря». Только теперь Кимка понял многозначительную фразу друга о «поединке ума и ловкости».
«Откуда это чудо спустилось? Откуда снизошло на грешную землю, не с облаков ли? — от удивления Кимка чуть было не заговорил стихами.— Наверное, это дочка нашего главного инженера? Болтали, она у него писаная красавица. Да и Зоя о ней, кажется, что-то толковала…»
А вот и Сонина! И Кимка, отбросив все гадания, устремился к Зое. Когда они заскользили в ритме медленного танца, Кимка шепнул Сониной:
— Назревает скандал — наш Лорд объявил бескровную войну задаваке Казанковой. Но с кем это Санька выкаблучивает сейчас?
— Как, ты не знаешь? Хорош разводчик, нечего сказать! Не знать имени и фамилии самой красивой девушки на заводе?! — Зойка сделала вид, что она сердится.
— Подумаешь, «самая красивая»! А для меня, может, самая красивая…— тут Кимка прикусил язык.
— Ну что же ты замолчал? Струсил?
— А вот и не струсил!
— Тогда — скажи! Кто, по-твоему самая красивая у нас на заводе?
— Ты! — выдохнул Урляев, зажмуривая глаза. У Зойки даже дыхание перехватило от его смелости. Она смешалась.
— Чего же ты замолчала? — наступал Кимка.— Отвечай…
— Отвечу… Только,— Зойка перевела дыхание,— потом… После танцев…
Санька всегда был ловок в движениях и исключительно ритмичен. За время работы его плечи раздались, мышцы налились силой, округлились. В свои пятнадцать с половиной лет он выглядел как семнадцатилетний. А капитанский костюм делал его еще более солидным. Ирине это пришлось по душе. Если она среди девушек была самой красивой, самой нарядной, то Подзоров с его по-детски округлой мордашкой среди молодых людей был не последним. От него, мальчишки, исходила какая-то непреоборимая мужская сила, которая с каждой минутой притягивала Ирину все сильнее и сильнее. А потом от него веяло такой чистотой, о которой эта красивая девчонка, избалованная вниманием парней много старше ее, начала уже забывать. Она болтала с Санькой о том о сем, нащупывая его слабые и сильные стороны. И с каждой минутой этот мальчишка удивлял ее все больше и больше. Он был начитан, но больше всего ее удивляла самостоятельность его суждений. Даже на хрестоматийные вещи у него был свой взгляд, было свое толкование. Теодора Драйзера он называл американским Бальзаком. Бальзак, в свою очередь, перекликался у него в чем-то с Достоевским. Санькины мысли о литературе были не столько глубоки, сколько оригинальны. Рядом с глубиной у него соседствовали детскость и поверхностная прямолинейность, особенно, когда вопрос касался повседневных проблем жизни. Перед женщиной он благоговел наподобие средневекового рыцаря, знал о ней почти все и не знал ровным счетом ничего.
Ирина внутренне усмехнулась, ей пришла в голову комическая мысль: она представила себя тигрицей, дрессирующей дрессировщика.
Она отыскала глазами Бориса, Солнышкин продолжал очаровывать Казанкову.
«Что ж, каждому свое! — усмехнулась «тигрица».— А, в общем-то, мы с Борькой в чем-то схожи. Недаром же любили друг друга почти год… И теперь, даже разлюбив, остались друзьями. Такое бывает редко. Не говорит ли это о родстве наших душ?» — Ирина засмеялась.
— Ты чего? — Санька заглянул в ее расширенные зрачки. В их глубине мерцали неясные огни.
«Как в галактике»,— подумал он и улыбнулся.
— А ты чего?! — Ирина невольно прижалась к его груди.
— Да так, ужасно «умные» мысли одолевают,— он робко, необидно отстранился.
— Представь себе, и я о том же подумала!..
— Ир, а тебе никогда не приходило в голову, что если люди вот так, как мы с тобой, близко-близко, то они могут читать мысли друг друга, как раскрытую книгу, а?
Девушка, озоруя, притянула его к себе, и тут же, оттолкнув, шепнула:
— Какой же ты мальчишка?!
— А разве это плохо?
— Хорошо, но…
— Что «но»?
— Не скажу!
— Почему?
— Потому что, потому…
— Окончание на «у»!..— Санька пожал ей руку.— А ты и сама-то разве не детсад?
— Детсад, но из старшей группы, а ты… из ползунковой!
Санька нахмурился. Он чувствовал, в чем-то она мудрее его, а в чем именно, понять не мог.