Так вот, спустя пару дней его посадили на корабль, который назывался «Арамея», и отправили в Канаду. Было это в 1909 году. Ему дали маленький жестяный чемоданчик с одеждой, Библию, щетку, расческу и подписанную фотографию преподобного Сирса. Он часто рассказывал нам об этом путешествии. Там, на этом корабле, было триста четырнадцать детей, и всем было предписано помогать в фермерских хозяйствах. Он рассказывал, что многим из них было по четыре, пять лет от роду. Они понятия не имели о том, что с ними происходит и куда они плывут. Маленьких бродяг просто переправляли на край света, чтобы сделать их рабами. Отец еще долго переписывался с теми, кто выжил, со своими друзьями по «Арамее».
— В каком смысле выжил?
— В смысле кораблекрушения, сынок, и того, как они сюда добирались. Вот по дороге сюда мы говорили о камнях, но в море полно и других опасностей. И у этих опасностей нет имен, потому что они появляются из ниоткуда, делают свое черное дело и исчезают. — Он показал на айсберг, видневшийся на горизонте. — Ты, наверное, знаешь, что в 1909-м не было еще ледового патруля, специальных радаров и факсов, по которым пересылают прогнозы погоды. Люди просто играли в рулетку с айсбергами. И корабль моего отца, как тремя годами позже «Титаник», натолкнулся на такую глыбу льда. Был июнь, сумерки. Это случилось прямо здесь, недалеко от острова Пристальный. Не существует карты, где были бы обозначены айсберги. Из этих трехсот четырнадцати детей спасли только двадцать четыре человека. В официальном рапорте указали двадцать три. И спасли их только благодаря тому, что молодой Шкипер Джо, мастер своего дела, поднялся наверх, чтобы забрать свою корову, увидел свет и услышал крики детей, которые уходили под ледяную воду. Он побежал к домам, крича, что судно терпит бедствие. Все до единой лодки спустили на воду. Даже две женщины, вдовы, сели на весла и спасли троих детей. Они сделали все, что смогли, но для большинства было уже слишком поздно. В такой воде долго не продержишься. Застывает кровь в жилах, человек перестает что-либо чувствовать и умирает всего за пару минут. Через несколько недель другой корабль с детдомовскими детьми дошел до Канады и прислал сюда небольшое суденышко, чтобы забрать тех, кто спасся, и отправить их в пункт назначения. Но мой отец не захотел ехать. Он прижился здесь, в семье Притти, и они его спрятали, сказав представителям властей, что произошла ошибка при подсчете уцелевших. Что их было всего двадцать три. Бедняга Уильям Энкл погиб, и мой отец сменил свое имя на Уильяма Притти, вырос тут и зажил своей жизнью. Он был здесь счастлив. Даже если здешнюю жизнь нельзя считать счастливой, другой он не знал. Если бы он поехал с остальными детьми, то вся его жизнь могла быть исковеркана. Если ты спросишь меня о том, как была построена Канада, я тебе отвечу: на рабском труде этих бедных бездомных детей, из которых выжимали все соки, обращались с ними как с грязью, морили их голодом и сводили с ума. Понимаешь, мой отец переписывался еще с тремя выжившими мальчиками, и у меня до сих пор сохранились эти письма. Бедные мальчишки, от которых отказались их собственные семьи. Они пережили кораблекрушение, не расстались с жизнью в холодной воде, и все равно их ожидала тяжелая, одинокая жизнь.
У Куойла увлажнились глаза, когда он представил, как его маленькие девочки, ставшие сиротами, путешествуют через весь океан, чтобы оказаться на холодном континенте, в рабстве у жестоких фермеров.
— Правда, у Притти тоже жизнь была не сахар, на Пристальном вообще жить нелегко, но у них были коровы, сено и ягоды, рыба и картошка, а осенью они запасались мукой и мясом у торговцев, в Якорной Лапе. Когда наступали сложные времена, они делились друг с другом. Помогали соседям. Денег у них никогда не было, море было опасным, и много людей погибало, но эта жизнь приносила удовлетворение. Сейчас люди этого не понимают. Та жизнь была как путешествие, которое ты совершаешь не один, а с другими людьми. Иногда все шло гладко, иногда штормило, но ты был не один. Жизнь и работа были единым целым, а не двумя разными вещами, как сейчас. Отец получал письма иногда спустя шесть месяцев с того дня, как они были написаны, и читал их вслух. Слезы текли по лицам людей. Ох, как им хотелось добраться до этих фермеров из Онтарио! На острове Пристальном ни один человек не голосовал за присоединение к Канаде! Ни один! В День конфедерации мой отец повязал бы на рукав черную ленту. Если бы дожил. Один из этих мальчиков, Льюис Торн, ни разу в жизни не спал в собственной кровати. Они спали только на сыром сене, у них не было обуви, и им приходилось ходить в обмотках. Его кормили картофельными очистками и объедками. Тем, что они давали свиньям. Его били каждый день, пока он не стал разноцветным, как радуга: желтым, красным, зеленым, синим и черным одновременно. Он работал от темна до темна, при свете ламп, пока собственные фермерские дети ходили в школу да по друзьям. Его волосы никто никогда не стриг, и они так и болтались вдоль спины, все в колтунах и всякой ползучей дряни. Он сам пытался их подрезать серпом, так что ты можешь себе представить, как они выглядели. Он был грязным оборванцем. А хуже всего было то, что все над ним издевались, потому что он был из приюта. Его жизнь превратилась в ад. В конце концов, ему не отдали даже ту мизерную плату, которая ему причиталась, и выгнали на улицы Онтарио. В зиму. Ему было тринадцать лет. Он пошел к другому фермеру, который оказался еще хуже, хотя это сложно себе представить. Он ни разу за всю свою несчастную жизнь не работал за зарплату, потому что не знал ничего другого, кроме рабства. Никто с тех пор, как он сошел с этого чертового корабля в Монреале, за все его двадцать лет жизни не сказал ему доброго слова. Он погиб из-за несчастного случая. Он писал моему отцу, и только его ответы не давали ему свести счеты с жизнью. Для писем ему приходилось воровать бумагу. Он хотел уехать на Ньюфаундленд, но погиб, не успев этого сделать.