— А вот и наш дом, — объявил Магон. — Это столица моего племени, потому что здесь живет Луп.
Пещера была огромной: там раскинулись крохотные сады и какие-то пестрые хижины из пластика, картона и прозрачной бумаги, натянутой на бамбуковые рамы. Вокруг Йамы и Элифаса тотчас собралась толпа, они все еще шли по этой странной пещере, а рядом уже толкалось столько народу, что получилась целая процессия, в которой они оказались главными действующими лицами… Там были клоуны и жонглеры, актеры и мимы, гиревики и борцы, факиры с продетыми в щеки и веки стальными иглами. Над их головами ходили акробаты по натянутой над центральным проходом проволоке. Некоторые из окружающих были наряжены в одежды из ветхого шелка с богатой вышивкой, колом стоящей от золотых и серебряных нитей. На бледных напудренных лицах чернели накрашенные глаза. Трансвеститы кривлялись в бурлескной пародии на священный храмовый танец. Там были музыканты, шулера, проститутки всех четырех полов и, наверное, всех рас, которые только можно вообразить.
Элифас опасливо озирался, но Йама чувствовал, что им не причинят тут вреда. Не здесь.
— Они существуют, чтобы служить другим, — мягко проговорил он и взял старика за руку, чтобы его успокоить. Эта пестрая пышная процессия сопровождала их через всю пещеру. Факир рядом с ними разбил о свою голову бутылку и стал втирать пригоршню осколков себе в грудь, другой протыкал складки кожи железными шпажками. Музыканты играли торжественный марш, клоуны шли, выбрасывая изо рта фонтанчики огня и сверкающей пыли. Мужчины и женщины несли на руках детей: те громко смеялись и хлопали в ладоши.
Дорога кончилась у круглой золотой рамы в два человеческих роста. Когда-то она скорее всего была оракулом. Толпа расступилась, пропуская Йаму и Элифаса, и они последовали за Магоном сквозь эти ворота.
Открывшаяся их взглядам комната была фантастически захламлена. Стены покрывали поблекшие гобелены и пыльные шелковые драпировки. Материальные свидетельства десятитысячелетней истории составляли невероятную смесь. В зеленой пластиковой бочке оказались целые кипы гравированных икон. Старинный ларь без крышки, украшенный изящной живописью со сценами из Пуран, был набит изношенной грязной обувью. Драгоценные древние книги валялись как попало, а рядом аккуратно лежали новые рулоны пластика.
На продавленной кровати под золотым парчовым балдахином сидел, развалясь среди множества подушек, какой-то человек.
Магон изобразил причудливый поклон, прыгнул на кровать, подняв тучи пыли от пожелтевшего постельного белья, и склонил голову к голым ногам сидящего, более чем когда-либо напоминая щенка, с неописуемым обожанием взирающего на своего хозяина.
Человек, несомненно, и был тем самым Лупом, владыкой Дворца во Дворце. Он был огромен и стар. Кожа на руках висела дряблыми складками. Ее покрывали пегие пятна. Глубокие морщины избороздили лицо. На человеке было длинное парчовое одеяние, настолько заскорузлое от грязи, что было невозможно определить его первоначальный цвет. Спутанные седые волосы ниспадали на плечи, на голове возвышался великолепный головной убор: высокий конус из золотой проволоки, украшенный кусочками цветного стекла. Ногти на голых ногах были ярко-красными, а на больших сильных руках они закручивались длинными спиралями, как у некоторых странствующих монахов. На губах лежал толстый слой кошенили, тени вокруг глаз напоминали синюю бабочку. Зрачки его сковал лед: Йама сразу понял, что человек слеп. В этом странном костюме он смотрелся нелепо, но держался с мрачным жреческим величием.
Луп повернул голову в сторону Йамы и Элифаса и хрипло, но с мягкими интонациями проговорил:
— Подойди ближе, господин.
— Что это за место? — спросил Элифас.
Луп поднял голову и стал вертеть ею из стороны в сторону, словно нюхая воздух.
— Магон! Кто этот незнакомец?
— Наперсник того, о ком говорило пророчество, Луп.
— Тогда мы ему рады, — сказал старик. — И тебе рады, господин. Сотню раз говорим: добро пожаловать! Для меня большая честь принимать тебя. Я уж боялся, что умру, не дождавшись твоего появления, и я счастлив выплеснуть все самые светлые чувства моей души, специально припасенные для этого долгожданного часа.
— Такое впечатление, что меня ждали, — заметил Йама.
— Ты — тот, о ком говорили пророчества, — произнес Луп. Его синие глаза были повернуты в сторону Йамы. — Яви милость, господин, присядь к нашему столу. Располагай всем нашим достоянием.
В этот миг из-за портьеры вышли три прекрасные девушки. Великолепные шелка, подобно облаку, окутывали их; открытыми оставались только лица и руки. Нежные овалы лиц были густо напудрены, на губах блестела черная краска. Они внесли подносы разнообразных засахаренных фруктов и сладостей, красиво разложенных на банановых листьях и в крошечных вазочках из тончайшего фарфора. Глаза их сверкали. Усаживая Йаму среди пышных подушек и подавая ему угощения, они смущенно хихикали. Одна занялась Элифасом, поместив его рядом с Йамой, другая помогла Лупу встать с кровати и расправила пышные складки его одеяния, когда он сел на низенькую табуретку.
Йама взял у девушки чашку чая, и Элифас, поколебавшись, последовал его примеру. Вторая девушка поднесла чашку к губам Лупа, ногти у старика были такими длинными, что он, по всей видимости, сам есть не мог. Теперь все расположились удобно. Луп рыгнул. Девушка кормила Лупа с помощью деревянных палочек. Йама цеплял ломтики банана. Он не ел с самого ужина в Покое Пришельцев Департамента Аптекарей и Хирургов, однако нервное возбуждение портило ему аппетит.
Наконец он обратился к Лупу:
— Ты слышал обо мне, учитель. Откуда пришло это знание?
— Пожалуйста, господин! Я для тебя не учитель. Я Луп, просто Луп, ни больше ни меньше, и я полностью к твоим услугам. Все мои люди готовы тебе служить. Все это было предсказано, мы сложили множество песен, стихов и танцев в твою честь. Не все наши танцы комичны и непристойны — эти рассчитаны на публику. Для себя у нас есть другие. Когда-то я и сам мог их исполнять, но теперь, увы! Однако я их помню. — Луп постучал костяшками пальцев по своему морщинистому лбу. — В танцах вся наша история. И ты тоже там.
— Спроси его, — обратился к Йаме Элифас, — как нам уничтожить пса преисподней. Спроси его, как нам снова выбраться на крышу Дворца, чтобы я мог помочь тебе найти то, что ты ищешь.
Луп поднял голову и произнес:
— Все что пожелаешь, господин. Все, что в нашей власти. Мы в твоем распоряжении.
Йама вновь повторил свой вопрос:
— Откуда ты узнал обо мне?
Он не ощущал страха. Напротив. Сейчас он понял, что впервые с тех пор, как покинул свой дом в Эолисе, он чувствует себя в полной безопасности, не находя в своем сердце ни малейшей тени страха. Но оставаться здесь надолго он не мог. В полдень ворота Департамента Прорицаний откроются перед просителями, убийца в это время станет тайно точить свой меч. Или готовить отравленное снадобье без запаха и вкуса? Тем не менее этот случай нельзя упустить. Йама чувствовал жгучее любопытство и желание постичь все, что знает о нем Луп или думает, что знает.
Луп не стал сразу отвечать на вопрос. Вместо этого он сделал знак своим помощницам. Одна из девушек, присев рядом, вновь наполнила пиалу чаем, другая поднесла сосуд к его губам. Старик выпил весь чай, вытер ладонью накрашенные губы и произнес:
— Наш народ всегда находился в услужении, господин. Мы пришли в мир, чтобы служить другим и доставлять радость. И пусть наша раса относится к низшему порядку, природа наших занятий взывает к самому высокому. И пусть нас можно считать побирушками, которые за несколько жалких монет пляшут, кривляются и продают свою любовь, но наша награда — не деньги, а то удовольствие, которое получает клиент. Мы — люди простые, и нам не нужны деньги, разве только на ткань, проволоку и дешевые побрякушки для наших костюмов. Твой друг разглядывает все это барахло и удивляется, что я называю себя бедняком среди подобных богатств. — (Элифас поднял тронутую плесенью шляпу, сплошь покрытую серебряной вышивкой, и скорчил гримасу). — Но все эти ценности, — продолжал Луп, — подношения благодарных клиентов. Мы храним их из сентиментальных побуждений, а не из скупости. Мы — люди простые, и все же нам удается выживать дольше, чем любой другой расе. Возможно, мы слишком примитивны и просто не можем понять, как надо меняться. Но мы помним. В этом еще одно наше достоинство. Мы помним людей твоей расы, господин. Помним их величие и доброту. Они ушли уже очень давно, но мы их не забыли.