Если Йама сам задавал вопрос, то префект Корин замолкал, будто углубившись во внутренний диалог с самим собой, перед тем как спросить что-то в ответ. Сухая лаконичная манера поведения, свойственная префекту Корину, обозначилась во время этих бесед еще более явно. Молчание его было долгим и отстраненным; взгляд жестко впивался в Йаму, пока тот свободно рассказывал о своем детстве, так смотрит горный барс на свою предполагаемую добычу, выжидая мгновения слабости или неточности, которое отдаст жертву в его когти. Казалось, он отлил весь свой интеллект в форму вопроса, подобно тому, как рыбарь из любого камня вытачивает наконечник гарпуна. Ответов Йама от него не получил - только вопросы. Йама не знал, удовлетворяют ли префекта Корина его ответы. Этот вопрос, как и все остальные, остался без ответа.
Кроме префекта Корина и бестелесного голоса в затемненной, разделенной надвое комнате, единственными человеческими существами, с которыми общался Йама, были его стражники. Четверо солдат на посту у дверей его кельи менялись через равные интервалы. Жили они в двух кельях по обе стороны его собственной. Вместе с Йамой они вышагивали до дверей комнаты, где проходили испытания, а потом сопровождали его назад.
Только один из стражей говорил с ним - пожилой человек, стоявший вторую из ночных вахт. Его звали Коронетис. Он поведал Йаме, что не возражает против ночных вахт: он уже стар, жена его умерла, спит он мало.
- Вы, молодежь, спите крепко, - говорил Коронетис. - Это дар божий. Старикам сон не нужен, они ведь скоро умрут, а проснутся лишь при конце света, сотворенного по воле Хранителей.
Йама улыбнулся этому образу и стал развивать его дальше:
- Тогда это будет совсем не сон, ведь в промежутке вы не будете существовать, и времени для вас не пройдет нисколько. Как говорится в первой суре Пуран, "до Вселенной не было времени, ибо ничего не менялось".
- Ты - благочестивый юноша.
- Я бы этого не сказал.
- Наверное, ты сделал что-то дурное, раз оказался здесь, но я вижу, что ты читаешь Пураны.
- Значит, за мной наблюдают? - Сам Йама об этом не подумал. Он-то полагал, что келья - его личное пространство и так же непроницаема, как собственная голова.
Коронетис энергично кивнул:
- Через ту же трубу, по которой идет свет. Я думал, ты догадываешься. Но сейчас они скорее всего не следят. Они спят.
Как и большинство простых служащих Департамента Туземных Проблем, Коронетис был сухощав. Его жесткие волосы, несмотря на возраст, оставались черными и висели сальными прядями до середины спины. Хоть он и любил говаривать, что он тощ, как ощипанный цыпленок, на самом деле он был еще достаточно сильным мужчиной: мускулы буграми перекатывались у него под кожей, как будто туда напихали каштанов. Он ушел добровольцем в армию, когда началась война. Ему пришлось сражаться во время Марша Утраченных Вод и он все еще страдал от бронхита.
- Там водятся песчаные мухи, которые заползают в рот и в нос, когда человек спит, - рассказывал он. - Они заползают в глотку и откладывают там яйца, потом личинки попадают в легкие и там время от времени выводится муха, а мне приходится кашлять, чтобы она вылетела. Но все же мне повезло больше, чем многим из моих однополчан. И дело тут не в битвах. В основном они погибли из-за болезней в срединной точке мира и из-за диких тварей в тамошних болотах и лесах. По этой причине еретики - братья пантере и песчаной мухе.
Когда Коронетис вернулся с войны, то был так истощен воспалением легких и лихорадкой, что жена его не узнала. Он стал клерком, как до него был его отец. Коронетис все еще носил белую рубашку служащего, ведь клерком он был дольше, чем солдатом, и даже сделал карьеру: сейчас он возглавлял отделение. Он был страстно предан своему Департаменту и ничего не боялся, но в старости страдал от одиночества. Детей у него не было, а друзей он почти всех пережил, потеряв их еще в молодости.
- Мы будем править миром, - заявил Коронетис, - потому что никто другой не возьмет на себя эту ношу. Поэтому ты покаешься перед Комитетом Общественной Безопасности и станешь на защиту нашего дела. Это единственное дело, которому стоит служить, юноша.
Коронетис и Йама сидели на койке в келье, освещенной зеленой светящейся палочкой, которую Коронетис поставил на откидную полку. Ни у кого из стражников не было светлячков. К Йаме вообще не приближалась ни одна машина за исключением тех, что были с другой стороны толстой стеклянной панели в испытательной комнате.
- Меня воспитал один из старших чинов Департамента, - сказал Йама. - Он всегда верил, что служение идеалам Хранителей - самая суть долга любого Департамента.
- Эдил Эолиса? Он может себе позволить жить там, где его власть не подвергается сомнению. Подобный взгляд на вещи считается старомодным. Он устарел уже, когда я был ребенком. А с тех пор утекло много воды. Взять хоть моего деда. Он тоже был солдатом. Еще до войны с еретиками. Он воевал в трех кампаниях внутри Дворца против департаментов, которые хотели узурпировать наши функции и территорию. Он знал, в чем его долг. Тебе повезло, что ты вырос там, где вырос, но теперь ты очутился в реальном мире.
- Эта келья...
- Она не отличается от моей.
- Кроме того, что ты меня остановишь, если я захочу уйти. Коронетис улыбнулся. Рот его напоминал лягушачий - такой же широкий и беззубый. Он потерял почти все зубы, а оставшиеся потемнели и стерлись почти до десен.
- Так и есть, - сказал он. - Сделаю все, что смогу. Если будет нужно, мне придется тебя убить, но надеюсь, этого не потребуется.
- Я тоже.
Йама и в самом деле ни разу не помыслил о побеге, когда Коронетис заходил к нему в келью. Это было бы бесчестно, ибо кем бы ни был Коронетис, какие бы мотивы им ни управляли, он вел себя как друг Йамы.
- Расскажи мне о войне, - говорил обычно Йама, когда чувствовал, что не согласен с хвалебными песнями доброму сердцу и праведным целям Департамента Туземных Проблем, которые затягивал Коронетис.