Во всем этом уже чувствовалось приближение Реформации. У Себастиана Бранта, писавшего значительно раньше, не найти таких резких выпадов против господствовавших феодально-католических кругов. Вместе с тем к насильственному ниспровержению существующих порядков Эразм не призывал. Все свои надежды, подобно Бранту, возлагал он на облагораживающую силу мудрого слова. Впрочем, окружающий мир не казался ему таким простым и понятным, как автору «Корабля дураков». Брант знал только две краски: черную и белую. Линии у него всегда отчетливые и густые. И на жизненные явления смотрел он, можно сказать, в упор. У Эразма картина мира утрачивает свою наивную лубочность. Рисунок его отличается тонкостью и одновременно сложностью. То, что у Бранта выглядит плоским и однозначным, у Эразма приобретает глубину и многозначность. Разве мудрость, чрезмерно вознесшаяся над жизнью, не превращается в глупость? Разве навыки и представления тысяч людей, на которых свысока взирают одинокие мудрецы, не коренятся подчас в самой человеческой природе? Где же здесь глупость, а где мудрость? Ведь «глупость» может оказаться мудростью, если она вырастает из потребностей жизни. И разве то, что говорит в начале книги г-жа Глупость, не содержит крупиц истины? Мечты мудрейшего Платона о совершенном общественном устройстве так и остались мечтами, ибо не имели под собой твердой жизненной почвы. Не философы творят историю. И если под «глупостью» разуметь отсутствие отвлеченной идеальной мудрости, то словоохотливая богиня права, утверждая, что «Глупость создает государства, поддерживает власть, религию, управление и суд» (гл. 27). Впрочем, очевидна здесь и сатирическая тенденция. Ведь то, что Эразм видел вокруг себя,- достойно было самого решительного осуждения. На каждом шагу можно было столкнуться с несправедливостью, жестокостью и обскурантизмом, то есть с вопиющими проявлениями вредоносной «глупости».
Эразм знает, что с незапамятных времен существовал разрыв между гуманистическим идеалом и реальной жизнью. Линия жизни не совпадала с линией мудрости. Ему это горько сознавать. К тому же мед жизни повсюду «отравлен желчью» (гл. 31), а «людская сутолока» так напоминает жалкую возню мух или комаров (гл. 48).
Подобные мысли придают жизнерадостной книге Эразма меланхолический оттенок. Разумеется, следует помнить, что обо всем этом говорит богиня Глупости и воззрения Эразма порой прямо противоположны ее воззрениям. Но нередко в книге Эразма ей отводится роль шута, показная глупость которого является всего лишь оборотной стороной подлинной мудрости.
Но если логика мира обычно не совпадает с логикой мудреца, то вправе ли мудрец насильно навязывать миру свою мудрость? Эразм прямо не задает этого вопроса, но вопрос этот где-то мелькает между строк его книги. Накануне реформационных потрясений он приобретал очевидную злободневность. Нет, Эразм не отрекался от борьбы, не отходил в сторону, вид я, как бесчинствует зло. Его «Похвала Глупости» нанесла сильнейший удар лагерю феодально-католической реакции. В своей книге он стремился «сорвать маску» с тех, которые желали казаться не тем, чем они были на самом деле (гл. 29). Он хотел, чтобы люди как можно меньше заблуждались и чтобы доля мудрости в их жизни возросла, а неразумие начало отступать. Но он не хотел, чтобы на смену старому, средневековому фанатизму пришел новый фанатизм. Ведь, по твердому убеждению великого гуманиста, религиозный, да и любой другой фанатизм несовместим с человеческой мудростью.
Поэтому так смущен и опечален был Эразм, когда убедился, что Реформация, начавшаяся в 1517 году, не принеся человеку духовной свободы, оковала его цепями нового лютеранского догматизма, что наряду с нетерпимостью католической твердо встала нетерпимость протестантская. Эразм полагал, что религиозная рознь, раздувавшая пламя взаимной ненависти, противоречит самым основам христианского учения. И он, навлекая на себя нападки обеих враждующих сторон, продолжал оставаться таким же, каким он был,- мыслителем-гуманистом, отвергающим любые крайности и желающим, чтобы люди в своих действиях прежде всего руководствовались требованиями разума.
В этой связи большое значение придавал он воспитанию молодежи. Не раз брался он за перо, чтобы побеседовать с юным читателем. К учащейся молодежи обращены и его замечательные «Разговоры запросто», получившие самое широкое распространение. Книга эта задумана как пособие для изучающих латинский язык. По словам автора, он так подбирал темы, чтобы, «доставляя приятное чтение и совершенствуя речь, книга способствовала бы и нравственному воспитанию». Пусть юный читатель поразмыслит над склонностями и делами людскими. «Сократ свел философию с небес на землю,- писал Эразм,- я иду дальше, вводя ее в игры и непринужденные застольные беседы».
Первое авторизованное издание книги под названием «Формулы для обыденных разговоров» увидело свет в 1519 году (годом раньше книга была напечатана без ведома Эразма по записям его учеников), а затем при каждом последующем издании, вплоть до 1533 года, она пополнялась все новыми и новыми диалогами. В окончательной редакции их 57. Свое теперешнее название книга получила в 1524 году. «Разговоры запросто», как и «Похвала Глупости», развертывают широкую картину мира. Правда, в «Разговорах» речь идет главным образом о жизни средних слоев и далеко не все диалоги содержат сатирическую тенденцию. Но о невежестве и самодовольном эгоизме клириков или суевериях разного рода Эразм не мог говорить без усмешки. Разве мало таких людей, которые стремятся заполучить богатый приход, так как им «люб покой и нравится эпикурейская жизнь» («В поисках прихода»)? А нелепая вера во всемогущество святых, которым поклоняются, как языческим идолам, стремясь заключить с ними «выгодную сделку» («Кораблекрушение»)? Посмеивается Эразм также над верой в нечистую силу («Заклинание беса, или Привидение») и шарлатанством алхимиков («Алхимия»). На всеобщее обозрение выставляет он надутое ничтожество дворян, кичащихся благородством своего происхождения («Конник без коня, или Самозванная знатность»). А ведь находятся неразумные родители, которые почитают за честь отдать свою красавицу дочь в жены порочному уроду, изъеденному французской болезнью, лишь потому, что он принадлежит к рыцарскому сословию («Неравный брак»). Но ежели недостойна разумного человека погоня за знатностью, то столь же недостойна погоня за барышом, убивающим в человеке все человеческое («Скаредный достаток»).
Но Эразм не только обличает. Он стремится утвердить своих читателей на верном жизненном пути. Так, безалаберному времяпрепровождению молодых гуляк он противопоставляет благородную жажду знания, требующую от юноши собранности и умения трудиться («Рассвет»), ставит честную жизнь выше распутства («Юноша и распутница»), не считая при этом монашеский аскетизм заслуживающим одобрения. Говоря, что «нет ничего противнее естеству, чем старая дева», молодой Памфил выступает с апологией разумного брака, служащего подлинному украшению земной жизни («Поклонник и девица»). Конечно, в супружестве не все проходит гладко. Тут многое зависит от жены, от ее такта, мудрой уступчивости и любезности («Хулительница брака, или Супружество»). Да и в каждом человеке хотелось Эразму видеть эти качества. Поэтому с таким явным сочувствием изображает он доброжелательного и уравновешенного Гликиона, который предпочитает мирить людей, нежели их ссорить, и умеет держать свои страсти в узде («Разговор стариков, или Повозка»). В период, когда религиозная рознь приобретала все более драматический характер, люди, подобные Гликиону, становились редкостью. Но именно поэтому Эразм и предоставил этому антиподу нетерпимости место в своих «Разговорах запросто». Он был уверен, что нельзя всех мерить на один аршин, что следует внимательнее и осторожнее подходить к людям и находить хорошее там, где оно есть («Нищие богачи»).