Пролог шута
Раскаявшийся пропойца закончил рассказ. Благодарные слушатели храпят, лежа вповалку на палубе. Не спит только шут – хотя и он тоже периодически клевал носом.
Раскаявшийся пропойца: Я их не виню, Утомительное это дело – слушать. Гораздо труднее, чем рассказывать самому. (Он давит себе на живот, который тихонько булькает.) Что скажешь, Шут?
Шут: Забавная история. Ты правда сбежал через канализацию?
Раскаявшийся пропойца: Тебе не кажется, что я слишком вольно соединял метафоры? (Шут восклицает что-то невразумительное.) Может быть, стоит добавить визуальных деталей? (Шут, мастер двусмысленных жестов, пожимает плечами.) Господи, им не понравилось!
Обида творца, творение которого не получило признания, выражается в рвотных позывах, и наш рассказчик перегибается через борт. Воспользовавшись счастливой возможностью, Шут быстро взбирается выше по такелажу (уж он-то знает, как обставить свое выступление) и трясет жезлом, чтобы разбудить остальных. Мутным и сонным, им все же приходится просыпаться.
– Брат Кай, – начинает Шут, – был просто в безвыходном положении…
Рассказ шута
Честолюбие, любезные господа, – игривый ребенок Судьбы. Этакий баловник. Или, лучше сказать, баловница. Дева ангельской красоты, что завлекает сынов человеческих в пропасть. «Поднимись к самой вершине, – манит она, – где обретешь вечную славу». И вот, дабы избегнуть забвения, люди бросаются сломя голову к гибели. К тому же забвению.
При дворе короля Бювара – а если по-нашему, Промокашки, но Промокашка звучит как-то не по-королевски, так что пусть будет Бювар, – итак, при дворе короля Бювара служил паж по имени Муха. Другого имени у него не было, ибо был он рождения самого низкого и не владел никакими земными благами, и сам был неказист, и назывался таким неказистым именем. Он был рожден, чтобы служить. Отец его, придворный шут, заплатил за свои таланты головой (смех – неплохая забава, но излишек его так же губителен и опасен, как всякий яд). Мать – судомойка – растила сына одна, и Муха уже в нежном возрасте выучился премудрости держать голову низко склоненной, как и подобает слуге. Его глаза вечно смотрели в пол. Он был ребенком коридоров для прислуги и черных лестниц. И все-таки глубоко внутри этой тихой и скромной души честолюбие билось, как подземный родник, питающий реку таинственную и не обозначенную на картах. Воды сии могли бы навечно остаться в подземных недрах; Дабы пробились они к поверхности, нужна катастрофа, стихийное бедствие (чтобы дождь лил сорок дней кряду, или случилось мощное землетрясение). И сие бедствие, любезные мои господа, явилось в лице принца Баловника, единственного наследника престола.
– Эй, парень! – однажды окликнул принц Муху на утреннем королевском приеме в постели, где, кроме Мухи, прислуживали еще тридцать человек. – Да, ты, костлявый. – Сотоварищи-слуги услужливо подтолкнули Муху к постели принца Баловника. – Как звать-то тебя?