Возьмись ты дурака такого,
Как перец в ступе, день и ночь
Хоть год без устали толочь,
Не выбьешь дури из болвана:
Самообман – отец обмана!
Кой-кто терпеть согласен муки:
Пусть ему скрутят ноги, руки,
Лишь денег дали бы ему,
Чтоб тайно их копить в дому.
Пускай честят на все лады,
Плюют в лицо – в том нет беды:
Чего не стерпишь ради денег, —
Лишь бы процентик, хоть на пфенниг!
Доказано ведь не однажды:
Имеешь больше – больше жажда!
Но есть еще глупцы одни:
Нет ни детей, и ни родни,
И ни друзей, а все в трудах,
В заботах тяжких и мечтах —
Копить, копить! Спроси его —
Он сам не знает для кого!
Когда в воде сидел Тантал,
То проку в этом не видал,
И радости не испытал
Он и от яблок наливных:
Сорвать с ветвей не мог он их!
О сутяжничестве
Вам поношенье, вам позор,
Зачинщики раздоров, ссор!
Вы не затмите правде взор!
* * *
Да, я непримиримый враг
Неугомонных тех сутяг,
Что ссорятся всегда со всеми,
Проводят в спорах, в склоках время,
На мировую не идут
И чуть какой пустяк – так в суд.
А чтобы дело затянуть
И правосудье обмануть.
Они, в сутяжническом зуде,
Выводят из терпенья судей.
Но тщетны все увещеванья:
Под колокольный звон изгнанье
Пускай присудят, пусть ославят,
Хоть вне закона пусть объявят, —
Сутяга рад: он убежден,
Что с дышлом схож любой закон,
Да, он доволен, не пытаясь
Понять, что он и есть тот заяц,
Что, жарен в собственном соку,
Раздарен будет по куску
Как адвокатам, так и судьям
И многим прочим нужным людям,
Из коих каждый – молодчина
Ловушки ставить на дичину.
Река течет из родника,
Процесс в суде – из пустяка!
Теперь потребен стряпчий новый,
Да иноземный – недешевый,
Кто вновь закрутит все, затянет
И путце судей оболванит.
А что при том пропьют, прожрут —
Того не стоит весь их труд!
Тем больше дров, чем дальше в лес,
И все запутанней процесс!
Сутяг таких не обуздать —
Зады им нужно отхлестать!
О бесполезности охоты
Что стоит денег и заботы,
А много ль пользы от охоты,
Имей хоть славу знатока
Охотницкого языка?
* * *
Охотой, правду говоря,
Лишь время убивают зря.
Сказать – забава нам нужна,
Так слишком дорога она:
Всех этих гончих и борзых
Не кормят из горшков пустых.
Что станет пес вам или птица,
Никак не может окупиться
Ни редкой куропаткой вашей,
Ни тощим зайчиком в ягдташе.
А сколько стоит сил, тревог —
Скакать за дичью без дорог,
Обрыскивать долины, горы,
Овраги, степи, рощи, боры,
Сидеть в засаде, не дохнуть,
И вдруг чихнуть – и дичь спугнуть!
Распуганной в охоте дичи
Намного больше, чем добычи.
Но часто в ход идет дичинка,
Что нам стрелок приносит с рынка.
Стяжать себе желая славу,
Затеет кое-кто облаву
На кабана, медведя, льва,
Однако тот стрелок едва,
Козулю робкую убьет.
А тут уж страху он хлебнет!
Добычу добрую зимой
Крестьянин принесет домой
И, живо распродав дичину,
Подставит ножку дворянину.
Отцом охоты был Нимрод, [78]
Чей богом был отвергнут род.
Охотником заядлым став,
Слыл грубым грешником Исав,
Не то что праведный Иаков.
Но не найдешь теперь, однако,
Таких, как Губерт и Евстахий, [79]
Что отказались, в божьем страхе,
От всех охотничьих забав,
Путь службы господу избрав,
О хвастовстве
О, рыцарь старины ушедшей!
Я сам, поверьте, сумасшедший.
Хотите шпорами гордиться?
Я надеру вам уши, рыцарь!
* * *
Позвольте вам глупцов представить,
Привыкших сами себя славить.
Бахвал, сколь ложь ни будь нелепа,
Мнит, что все люди верят слепо,
Когда он им бесстыдно врет,
Как стар его дворянский род.
А между тем отец его
Только и знал скорей всего,
Что колотушкой бух-бум-бом! —
Бондарным занят ремеслом;
Мог также быть из конокладов,
А может, скупщик был закладов
Иль даже ростовщик-злодей,
Пускавший по миру людей.
А отпрыски такого предка
Теперь стараются нередко
Дворянским званьем щеголять,
Чтоб надлежало представлять
Их так отныне: «Ганс фон Менц,
И сын их – кавалер Винценц!»
Тех, кто себя так превозносят,
Не любят люди, не выносят.
Любой хвастун – надутый чванством
Болван, прославленный болванством,
Как господин фон Бруннедрат, [80]
Тот рыцарь, тот аристократ,
Кто из-под Муртена позорно
Так улепетывал проворно,
Что выше пояса, со страху,
Штаны загадил и рубаху,
Но все ж – со шлемом и щитом —
В дворяне выскочил потом:
Был щит его чеканно-клетчат,
В гербе – цаплеобразный кречет,
Гнездо с пятком яиц на шлеме,
Заносчивый петух в эмблеме,
Что, видимо, был сам готов
Своих высиживать птенцов.
Таких болванов много есть,
Которым воздается честь,
Которым выдают награды
За возглавленье ретирады,
Когда на всем бегу назад
Врагу седалищем грозят,
Хваля впоследствии свою
Отвагу в том лихом бою:
«Стрелял, колол – всех наповал!»
Но сам так далеко бахвал
Бежал от схватки, что едва ли
И пулей бы его достали!
Но Гинцу или Кунцу [81]нужен
Дворянский герб – и чтоб к тому ж он
Был обязательно со львом
На светлом фоне золотом,
И – в верхней, в нижней половинке ль —
Корона, шлем и род: «Кревинкель». [82]
Пергамент и печать добыл —
Ты «голубую кровь» купил!
Все нынче жаждут подтвержденья
Дворянского происхожденья.
Но только нравов благородство
Есть грамота на превосходство.
Тот благороден, на мой взгляд,
Кто честь блюдет, трудиться рад,
А кто сих доблестей лишен,
Ленив, распущен, неучен, —
Не благороден, прямо скажем,
Хоть графским сыном будь, хоть княжьим…
Так лезет в докторы иной,
Хоть и страницы ни одной
Из «Corpus juris» не прочел.
Ученой степенью осел
Его пожаловал: пергамент —
Прав его докторских фундамент!
Вот почему – не ради блажи —
Здесь доктор Цап всегда на страже:
Чуть неуч сдуру глупость ляпнет,
Цап его за уши и цапнет!
О, этот доктор Цап – мудрец,
Всем докторам он образец:
Учился дома, на чужбине,
Что знает он – не снится ныне
Всем этим новоиспеченным
Так называемым «ученым»:
Берёт и мантия – и вот
Невежда доктором слывет!
К примеру, некий Ганс Дерьмо —
На лбу ничтожества клеймо.
Края норвежцев, мол, и шведов
Он изучал, не раз изведав
Их стужу. Он и южный зной
Претерпевал в стране одной,
Из коей дальше нет дорог…
А он от дома, видит бог,
Не отходил на расстоянье,
Когда не чует обонянье
Той колбасы чесночной духа,