Сейчас пела Дина Дурбин. Она исполняла проникновенно-печальную песню «Под домашними огнями». На палубах и в помещениях под ними, облокотившись на огромные двигатели или сгрудившись у своих орудий, люди слушали этот замечательный голос, плавно плывущий по затемненным помещениям или сквозь медленно падающий снег. Они вспоминали свой дом, до физической боли чувствовали контраст окружающей обстановки с этим воспоминанием… Неожиданно в середине песня оборвалась…
«Внимание на боевых постах! — раздалось из динамиков. — Внимание на боевых постах! Говорит старший помощник… — Голос Тэрнера дрожал, это заметил каждый. — У меня плохие вести для вас, друзья. — Он помолчал, потом продолжал, медленно и тихо: — Пять минут назад умер наш командир, контр-адмирал Вэллери. — Несколько секунд динамики безмолвствовали. Тэрнер, по-видимому, выключил микрофон. Затем снова раздался щелчок. — Он умер на мостике, сидя на своем табурете… Он знал, что умирает, и… я не думаю, чтобы он страдал. Командир настаивал… он убедительно просил меня поблагодарить вас за все, что вы сделали для него и для корабля… «Передайте им, что без них я не мог бы быть командиром, что экипаж «Улисса» — это самый лучший экипаж из всех, которые когда-либо имели командиры кораблей». Потом он сказал… Это были его последние слова. «Передайте им мои глубокие извинения: после всего, что они сделали для меня… скажите им, что я ужасно виноват в том, что вот так покидаю их в беде». Это были его самые последние слова: «Скажите им, что я глубоко виноват». После этого он умер».
Глава шестнадцатая
СУББОТА. НОЧЬ
Ричард Вэллери умер. Он умер, глубоко сожалея, что в такой тяжелый момент оставляет экипаж. Но экипаж остался без него ненадолго. Сотни людей на крейсерах, эсминцах и на транспортах погибли вовсе не от тяжелых снарядов «Тирпица», которых опасался Вэллери, ибо «Тирпиц» — это еще одна параллель с конвоем «PQ-17» — так и не вышел из Альтен-фиорда. Они погибли в основном из-за того, что изменилась погода.
Она изменилась перед окончанием ночной вахты. Море осталось таким же. Конвой «FR-77» по-прежнему шел навстречу высокой волне с севера, на полубаках кораблей и судов все так же возвышались и непрерывно разбухали причудливые ледяные горы из замерзавшей воды. Ветер стих, метель и пурга прекратились, последние гряды тяжелых облаков отходили на юг. К четырем часам небо стало абсолютно чистым. Луны не было, но зато звезды, яркие и холодные, покрывали все небо. Дул слабый ветерок с севера.
Постепенно начало меняться и небо. Сначала оно чуть посветлело в северной части горизонта, затем мерцающая полоса света начала медленно расширяться и с каждой минутой подниматься все выше и выше. Вскоре под этой полосой света появились новые пульсирующие белые световые ленты с синим, зеленым и фиолетовым оттенками. Эти световые ленты непрерывно перемещались вверх и все более светлели, пока наконец высоко над конвоем не появилась огромная, простирающаяся до самого горизонта белая световая полоса. Всегда привлекающее своей красотой, северное сияние на этот раз было особенно чарующим… Но на хорошо видимых теперь кораблях и судах конвоя «FR-77» люди смотрели на эту красоту и проклинали ее.
На мостике «Улисса» первым услышал его Крайслер — человек со сверхчувствительным зрением и слухом. Вскоре отдаленный гул моторов «кондора», приближающегося с юга, слышали уже все. На какое-то время показалось, что гул замер и самолет пролетит мимо, но надежда рухнула почти в тот же момент, в который она появилась. Теперь уже все ясно слышали более низкий и более мощный гул моторов набирающего высоту «фокке-вульфа». Повернувшись к Кэррингтону, Тэрнер заметил угрюмо:
— Это наверняка проклятый «чарли». Засек нас, подлец. Наверное, уже радировал в Альтен-фиорд и, готов держать пари на какую угодно сумму, собирается сбросить светящую бомбу на высоте около десяти тысяч футов, которую будет видно с расстояния в пятьдесят миль.
— Я никогда не спорю, если рискую проиграть, — проворчал Кэррингтон. — А вслед за этим сбросит несколько бомб на высоте две тысячи?
— Совершенно верно! — согласился Тэрнер. — Штурман, сколько, по-вашему, до Альтен-фиорда, в летных часах, я имею в виду?
— Для самолета со скоростью двести миль — что-нибудь около часа, — тихо ответил Карпентер. Это был уже совсем не тот, подвижной, энергичный, Карпентер, к которому все привыкли. После смерти Вэллери он заметно помрачнел и говорил только тогда, когда его спрашивали.