Но в одном случае из ста, может быть, даже из тысячи, правда может оказаться на стороне теоретиков. И тут был как раз такой, один из тысячи, случай, потому что страх для зенитчиков «Улисса» давно уже перестал существовать. Противодействие бомбардировщикам, пикировавшим на «Улисс», оказывали только один многоствольный зенитный автомат и шесть или семь «эрликонов», так как для носовых башен цели оказались вне сектора обстрела. Но и эти немногие орудия сделали свое дело: три «штуки» почти в такое же количество секунд были сбиты прямым попаданием. Две из них плюхнулись в море на безопасном для «Улисса» расстоянии, и только третья с огромной силой врезалась в уже неузнаваемо развороченный адмиральский салон.
Случаи, когда при падении самолета его бензиновые баки не возгораются или не взрывается бомба, настолько редки, что считаются просто невероятными. При падении этого самолета не произошло ни того, ни другого. Бородатый Дойл оставил свой зенитный автомат, вскарабкался на полубак и бросился к невзорвавшейся бомбе, которая тяжело перекатывалась около фальшборта в лужах вытекающего из баков бензина. Малейшей искры от подкованных сапог Дойла или от удара какого-нибудь острого осколка самолета о стальную палубу было бы достаточно, чтобы все это вспыхнуло и взорвалось. Контактный взрыватель на бомбе был цел. Она скользила по ледяной палубе из стороны в сторону, грозя в любую секунду удариться взрывателем о твердый фальшборт или леерную стойку. Дойл все это понимал, но действовал совершенно хладнокровно. Он спокойно повалил ногой единственную уцелевшую в этом месте леерную стойку, подкатил бомбу хвостовой частью к борту, приподнял ее за нос так, чтобы она ни за что не зацепила, и сбросил этот страшный груз в воду.
Сброшенный Дойлом груз плюхнулся в воду как раз в тот момент, когда на «Стирлинг» упала первая в этой атаке бомба. Она шутя прошла сквозь дюймовую броню палубы и разорвалась в машинном отделении. Три, четыре, пять, шесть бомб ударили в умирающее сердце корабля. Сбросив бомбы, освещаемые пламенем пожара «штуки» одна за другой выходили из пикирования и поочередно отлетали влево и вправо от своей жертвы. Наблюдателям на мостике «Улисса» казалось странным, неестественным то, что бомбы не взрывались, звуков взрывов не было; можно было подумать, что бомбы просто поглощаются этим адом из дыма и пламени.
Тэрнер наблюдал за гибнущим «Стирлингом» с болью в сердце, со жгучей обидой, что ничем не может ему помочь.
«Интересно, — устало размышлял он, — «Стирлинг», как и все другие крейсеры… это самые живучие корабли».
Он видел гибель многих крейсеров, но ни один из них не пошел на дно сразу, легко, без борьбы… Для крейсеров не существует нокаутов. Они всегда должны быть избиты до полусмерти, прежде чем останавливается их сердце… Вот и «Стирлинг» тоже… Тэрнер сжал кулаки до хруста в пальцах, до боли в предплечьях… Для него, как и для всякого истинного моряка, гибель корабля — это гибель любимого друга… В течение пятнадцати месяцев устаревший доблестный «Стирлинг» был преданным другом «Улисса», его верной тенью, кораблем, разделявшим с «Улиссом» трудности самых тяжелых походов в этой проклятой войне. Это был последний корабль из старой гвардии. Не многие корабли могли бы похвалиться таким огромным количеством миль, пройденных в составе самых трудных северных конвоев. Смотреть, как умирает друг, тяжело. Тэрнер отвернулся, втянул голову в сгорбленные плечи и уставился невидящим взором на обледеневшую палубу мостика.
Тэрнер отвернулся и закрыл глаза, однако уши его продолжали слышать… Он содрогнулся, когда до его слуха донеслись чудовищный грохот и шипение кипящей воды и пара: раскаленные надстройки «Стирлинга» погружались в холодные арктические воды. Режущие слух шипение и свист продолжались секунд пятнадцать — двадцать. Потом внезапно все прекратилось, как будто кричащей в предсмертной агонии жертве отрубили голову. Когда Тэрнер медленно поднял глаза и взглянул туда, где только что был «Стирлинг», он увидел лишь бегущие друг за другом волны. То в одном, то в другом месте на них появлялись огромные, покрытые масляной пленкой воздушные пузыри, которые в тот же момент лопались под потоком мельчайшего дождя и града, моментально образовавшегося под действием низкой температуры в клубах высоко поднявшегося в воздух пара.