В десять часов на корабле все люки и двери были наглухо задраены. Переходить по верхней палубе было запрещено. Впервые после вступления корабля в строй всей верхней вахте было приказано оставить свои посты и находиться в нижних помещениях. По признанию самого Кэррингтона, даже ураганы в Карибском море осенью тридцать четвертого и тридцать седьмого годов не шли ни в какое сравнение с тем штормом, в который попал «Улисс». В первом случае Кэррингтон успешно провел небольшой транспорт, а во втором — старый танкер с грузом асфальта. Мореходность этих судов, конечно, нельзя было сравнивать с мореходностью «Улисса», поэтому Кэррингтон был уверен, что «Улисс» выдержит. Однако помощник командира, конечно, не мог знать, как не знал этого и никто другой, что это было только началом страшного бедствия. Подобно безжалостному дикому зверю из древней легенды, полярное чудовище притаилось на пороге своей берлоги, поджидая жертву. В двадцать два тридцать «Улисс» пересек Полярный круг, и здесь чудовище нанесло свой удар.
Удар был жесток и силен. Из своей пасти чудовище выбрасывало мельчайшие кусочки льда. Они били людям в лицо, оставляя кровавые следы. Жестокие порывы ветра рвали одежду и пронизывали до костей. Голос чудовища походил на реквием. Всю свою силу оно вложило в ураганный ветер, под порывами которого у людей захватывало дух. Попавшего под удар ветра человека валило с ног, бросало куда-нибудь в угол, и он лежал там, корчась от боли. В союзники себе чудовище взяло море. Волны всей своей мощью обрушивались теперь на корпус «Улисса».
«Улисс» должен был погибнуть. Ни одно из созданных человеком сооружений не имело шансов уцелеть. Корабль должен был погибнуть в тисках урагана, перевернуться или развалиться под ударами ветра и волн. Но этого не произошло. Каким образом «Улисс» уцелел, выдержал жесточайший натиск — остается тайной.
В нижних помещениях корабля царил невообразимый хаос. Дверцы шкафов в жилых кубриках были сорваны, все содержимое их валялось на палубе. Столы и стулья оказались перевернутыми. Книги, посуду и прочую утварь разбросало по углам помещений. Люди (их были сотни) кричали, ругались. Некоторые пытались подняться, но тут же снова падали. Корабельный врач Брукс, лейтенант Николас и судовой священник трудились в поте лица. В лазарет то и дело приносили новых раненых. Так продолжалось всю ночь. Лазарет превратился в настоящий походный госпиталь. Ссадины, порезы, вывихи, сотрясения и переломы — все пришлось повидать измученным врачам этой ночью. К счастью, серьезных травм было немного, и через три часа в лазарете осталось только девять моряков, в их числе Ферри с двойным переломом руки. Райли и его товарищей бунтовщиков, несмотря на отчаянные протесты, выписали из лазарета, чтобы обеспечить возможность оказания помощи тяжелораненым.
Примерно в двадцать три тридцать Николаса вызвали для оказания помощи Карпентеру. Падая и вновь поднимаясь на ноги, Николас с трудом добрался до каюты штурмана. Тот, видимо, испытывал дикую боль. Осмотрев его, Николас увидел зияющую рваную рану на лбу, распухшую в лодыжке ногу. Травмы были серьезными, но не такими опасными, как могло показаться при взгляде на мученическое лицо Карпентера. Николас улыбнулся и тихо спросил:
— Ну, Гораций, что с тобой? Снова пьянствовал?
Карпентер застонал:
— Спина, Джонни. — Он лег на живот. — Посмотри, пожалуйста.
Выражение лица Николаса резко изменилось.
— Как же я могу посмотреть, если на тебе этот неуклюжий костюм? — с раздражением спросил он.
— Меня бросило прямо на прожекторы, а там, знаешь, торчащие ручки управления и тому подобное. Ну а как костюм? Порван?
— Иди к черту!
Удивленный поведением друга, Николас опустился на стул рядом с койкой Карпентера.
Карпентер с надеждой посмотрел на Николаса.
— Значит, все в порядке?
— Конечно. И если тебе нужен был портной, то почему же ты…
— Хватит, — Карпентер резко поднялся и сел на край койки. — И для тебя есть работа. Он потрогал кровоточащую рану на лбу. — Зашей вот тут и не теряй времени. Такой человек, как я, нужен на мостике… Ведь только я могу сказать, где мы сейчас находимся.
Николас начал накладывать на рану швы.
— А где же мы все-таки находимся?
— Не знаю, — признался Карпентер. — Поэтому и надо тебе спешить.
Самый коварный удар морская стихия нанесла кормовой части корабля. Буквально за несколько секунд серией мощных взрывов корму «Улисса» подбросило чуть ли не выше поверхности моря. В кормовых кубриках людей охватила паника. Все помещения за кормовым машинным отделением остались без света. Гонимые воплями: «Торпеды!», «Мины!», «Тонем!», до изнеможения усталые, раненые, страдающие от морской болезни, люди в отчаянии устремились к дверям и люкам, скованным морозом. Повсюду замигали карманные фонари, освещая скудным светом искаженные от ужаса лица людей, сбившихся в небольшие группы и пытавшихся пробиться к выходу. Чем бы все это кончилось, трудно сказать… Вдруг в этот момент раздался чей-то грубый, но решительный голос. Это был Ралстон. Около девяти часов по приказу командира его освободили из-под ареста: при такой сильной качке оставлять людей в карцерах, находящихся в форпике корабля, было бы преступно. И все же Хастингс с неохотой выполнил приказ Вэллери.