Николас стоял молча. Лицо его будто окаменело.
— Смерть. Слава. Бессмертие, — продолжал Брукс все так же гневно. — Кажется, об этом ты изволил говорить? Смерть? — Он улыбнулся и снова покачал головой. — Для Ричарда Вэллери смерть не существует. Слава? Конечно, он жаждет славы… Все мы, так или иначе, хотим прославиться… Но никакие лондонские газеты и букингемские дворцы не дадут ему той славы, которой он достоин. Капитан первого ранга Вэллери уже не ребенок, ему не нужны никакие побрякушки… А что касается бессмертия… — Положив руку на плечо Николаса, он засмеялся, теперь уже добродушно. — Скажи мне, Джонни, зачем ему добиваться того, что он уже имеет?
Николас молчал. Наступила напряженная тишина, и от этого гул вентиляционной системы с каждой секундой становился, казалось, все более громким. Наконец Брукс кашлянул и многозначительно посмотрел на бутыль с «лизолом».
Николас снова налил стаканы. Глаза их встретились. Брукс долго смотрел на измученное лицо Николаса, и опять его внезапно охватило чувство глубокого сострадания к этому молодому человеку.
«Как сказал об этом Каннингхэм во время вторжения немцев на Крит? — вспомнил Брукс. — Существует предел выносливости людей. Лучше до такого предела не доходить. Банально, но справедливо, — подумал Брукс. — Справедливо даже для таких людей, как Николас. Можно понять этого юношу, если представить себе, что пришлось ему пережить сегодня утром, когда он извлекал из обломков разорванные на куски тела, которые только что были живыми, говорящими и двигающимися людьми! Как врач, он должен был освидетельствовать каждого, осмотреть все куски, чтобы опознать убитых…»
— Еще шаг, и я, наверное, сойду с ума, сэр, — почти шепотом произнес Николас. — Я не знаю, что со мной происходит и что сказать вам… Извините меня, сэр.
— Я тоже, Джонни, — сказал Брукс искренне. — Но довольно болтать чепуху. — Он поднял стакан и, нежно посмотрев на него, произнес: — За наших противников, Джонни! За то, чтоб им, чертям, тошно стало! И не забудь адмирала Старра.
Он залпом осушил стакан, поставил его на столик и долго не сводил глаз с Николаса.
— Думаю, что тебе, Джонни, надо сказать вот о чем. Ты ведь знаешь, почему Вэллери не поворачивает назад. — На лице его появилась кривая усмешка. — Вовсе не потому, что позади нас так же много этих проклятых немецких подводных лодок, как, несомненно, и впереди… — Закурив новую сигарету, Брукс продолжал: — Утром командир послал шифровку в Лондон. Он заявил в ней, что конвой эф-эр-семьдесят семь будет разгромлен, или, говоря его словами, истреблен, задолго до того, как он дойдет до мыса Нордкап. Вэллери испросил разрешения хотя бы отвернуть на север и пройти как можно мористее Нордкапа… Жаль, что сегодня не было заката, — добавил Брукс с насмешкой. — Хотелось посмотреть на солнце.
— Ну и что же, сэр? — нетерпеливо спросил Николас. — Какой ответ?
— Командир думал, что ответ придет немедленно. — Брукс пожал плечами. — Но пришлось ждать целых четыре часа! — Он улыбнулся. Но только губами. Глаза его оставались печальными. — Так вот, происходит что-то очень важное. Где-то сосредоточиваются крупные силы. Не иначе как готовится вторжение крупного масштаба… Но это — между нами, Джонни! Секрет!
— Да, да, конечно, сэр!
— Что именно происходит в действительности, я не знаю. Может быть, даже намереваются открыть долгожданный второй фронт. Так или иначе, но поддержка силами флота метрополии, кажется, считается в этом деле абсолютно необходимой для достижения успеха. Но флот метрополии связан по рукам и ногам «Тирпицем», поэтому отдан приказ: покончить с «Тирпицем», уничтожить его любой ценой. — На лице Брукса опять появилась ледяная улыбка. — Мы играем в этом деле очень важную роль, Джонни. — Мы — это самая большая, самая жирная приманка из всех когда-либо приносившихся в жертву во имя достижения самых больших, самых важных целей… Я только опасаюсь, что ловушка немного заржавела в петлях. Ответ пришел от первого морского лорда и Старра. Решение принято на уровне военного кабинета. Нам приказано продолжать идти на восток.
— Мы, стало быть, и есть та самая «любая цена», — сказал Николас решительно. — Иначе говоря, мы — не что иное, как пушечное мясо.
— Да, мы — пушечное мясо, — согласился Брукс.