В динамике на подволоке раздался щелчок. Брукс тяжело вздохнул:
— Ну вот, опять начинается.
Прозвучал сигнал повышения боевой готовности на период сумерек. Николас заспешил было к выходу, но Брукс преградил ему путь:
— Тебе еще рано, Джонни. Я же сказал, что командир приказал тебе явиться на мостик через десять минут после сигнала о повышении готовности.
— Что? На мостик? За каким еще чертом?
— Ты неуважительно разговариваешь со старшим по званию, Джонни, — важным тоном произнес Брукс. — А как сегодня матросы? — вдруг переменил он тему разговора. — Ты работал с ними все утро. Как они, в обычном настроении?
Николас несколько смутился, но тут же овладел собой:
— Пожалуй, в обычном. — Подумав, продолжал: — Странно, ведь всего пару дней назад они чувствовали себя намного лучше, а теперь… Теперь они такие же, как были в Скапа-Флоу. Ходячие тени. Только вот ходить-то разучились. — Николас удрученно покачал головой. — Пять, или нет, даже шесть человек пришлось уложить на носилки. За все задевают, спотыкаются и падают, как мешки с сеном. Спят на ходу. Ничего не видят. Слишком устали, чтобы смотреть под ноги.
— Знаю, знаю, Джонни, — согласился Брукс. — Видел все это сам.
— Никаких симптомов бунтарства, ничего угрожающего в их поведении я не вижу, — продолжал Николас. — Думаю, что для бунта у них не осталось ни сил, ни воли, ни желания. Но дело не в этом. Когда мы расчищали центральный артиллерийский пост, некоторые, убирая тела убитых, бормотали себе под нос: «Вот посчастливилось людям! Отдали концы без мучений», или что-нибудь в этом же роде. А помешательство старины Тиндэла?.. Он все время трясет головой. И уж никаких признаков былого юмора. Никаких! Даже сквернословить перестал… — Николас сокрушенно покачал головой. — Не знаю, как все это назвать, сэр. Апатия, безразличие, отчаяние… Называйте как хотите. Я бы лично сказал, что люди надломились.
Брукс долго и сосредоточенно смотрел на Николаса. Потом заговорил снова:
— Теперь пора Джонни… — А затем, подумав немного, добавил: — Знаешь, я думаю, ты прав. Во всяком случае… Впрочем, время вышло, иди-ка на мостик. Командир собирается сделать обход корабля.
— Что?! — воскликнул Николас. — Он собирается оставить мостик во время боевой тревоги?!
— Да, он намерен поступить именно так.
— Но… Ведь это же невозможно, сэр. Это… это беспрецедентно!
— Таков наш командир, Джонни. Как раз это я и пытался втолковать тебе вчера вечером.
— Но он же свалится с ног, он угробит себя! — с искренней тревогой воскликнул Николас.
— Я говорил ему об этом. Он постепенно умирает. Он уже должен был бы скончаться. Какими силами он держится до сих пор на ногах — одному богу известно. Но я уверен, что это не лекарства и не наркотики… Иногда, Джонни, приходится признать слабость медицины. Так или иначе, но я уговорил его взять с собой тебя. Иди, не заставляй его ждать.
Командир обходил и осматривал корабль в течение двух часов. Даже для лейтенанта Николаса эти два часа были часами невероятных пыток и мучений. Два часа непрерывной ходьбы и перелезаний через высокие комингсы и нагромождения исковерканной, скрученной стали; два часа тяжелых подъемов и спусков по сотням крутых или отвесных трапов и пролезаний в невообразимо узкие люки и горловины; два часа изнурительного пребывания то в душных помещениях с очень высокой температурой, то на бесчисленных внешних постах, где леденящий ветер пронизывает вас до самых костей. Это были два часа, которые Николас никогда не забудет, воспоминания о которых будут всегда вызывать у него чувство благодарности и преклонение перед мужеством и волей человека, которого он не знал… Да, не знал, несмотря на то, что так долго находился с ним рядом.
Обход начали с юта. Командира сопровождали Николас и главный старшина Хартли. На этот раз Вэллери не взял с собой никого из представителей корабельной полиции — непременных участников подобных обходов в прошлом. Вездесущий, неутомимый здоровяк Хартли оказался незаменимым. Он работал в этот вечер, как троянец[5]: открывал и закрывал десятки водонепроницаемых дверей, поднимал и опускал бесчисленное множество тяжелых крышек люков и горловин, отворачивал и заворачивал тысячи задраек, удерживавших эти двери, люки и горловины. Поняв с первых же минут, что командиру очень тяжело, он, несмотря на его протесты, всегда успевал подставить свою сильную руку и поддержать Вэллери, когда тот поднимался или спускался по крутому трапу.
Они спустились по длинному вертикальному скоб-трапу в снарядный погреб четвертой башни — мрачную темницу, тускло освещаемую лишь несколькими миниатюрными лампочками боевой электросети. Здесь находились корабельные коки, мясники, хлебопеки — люди весьма мирных специальностей. Почти все они призваны на службу во время войны. Эти люди выполняли трудную, грязную и неблагодарную работу, несправедливо непочитаемую — несправедливо потому, что все они находятся под постоянной угрозой взлететь на воздух. Каземат из четырехдюймовой брони защитит их от восьмидюймового бронебойного снаряда или от торпеды не больше, чем лист газетной бумаги…
5
В оригинале: He worked like a Trojan, т. е. долго и тяжело делал черную работу. Выражение происходит из переосмысленных английскими интеллектуалами античных повествований о длительной, тяжелой и в конце концов безрезультатной защите Трои троянцами. —