Корабль и другие истории

вздыбили кудри и коней
взвихрили складки одежд
статуи
городского нашего ретро
и кричат
каменными
              рыбьими
                          голосами:
ПОПУТНОГО ВЕТРА!
Разносится вдоль порталов по кварталам
гранитное контральто мортале.
А ветр уже гонит волны,
песню поет про дамбу
(музыка и слова собственные),
а ветр колошматит в стекла,
бьет локтями по крышам,
и жесть — послушные птицы,
свежие и ржавые птицы, —
летит вдоль продутых улиц
за бестией продувною.
А ветр хватает деревья
за руки, хвосты и гривы,
ломает черные ветки,
превращая их в сучья.
И многим уже не спится.
Спит Владычица Мышей,
смежив веки,
руки белые раскинув,
где вен реки;
золотистой канителью
перевитая подушка,
этой елочной нитью
женских праздничных волос;
на столе дежурит мышка,
умывается и шепчет,
белорозовый комочек
на границе тьмы и света,
пограничница-хвостунья,
востроглазая прохвостка…
Шут с Обломом строят в ванной
из платков, сапог и тряпок
надлежащее гнездо;
отдыхает в щах Изщейка,
разметавшись, спит Хозяин;
Мурзик, Босый и Мардарий
шастают по чердакам.
В горнице первоэтажной
под лоскутным одеялом
спит в извечном женском шлеме
космонавтка в папильотках —
Прекрасная Дворничиха.
Кудашечка и Тудашечка
слушают грохот жести
и от волнения пьют чай;
Жэка и Энзэ читают центральную «Правду»
Эрэс и Хабэ заняты макрамэ.
А поэту мешает ветер.
Навязывает свои ритмы.
Обрушивает свои стоны.
Пронизывает насквозь стены.
— Я — ветр! — кричит он. — Я ветр попутный! —
В доме становится неуютно.
Комната превращается в пещеру.
Кухня в бивак.
Кресло в буерак.
Ибо мой дом, моя крепость,
моя карточная нелепость,
построена на песке
и держится на волоске.
Снизу
ожидают нас грунтовые воды,
сейсмические осложнения,
опереточные аиды
и вулканические диориты;
сверху
машет нам хвостом комета Галлея,
сотрясает эфир астероид,
мчатся болиды и метеориты,
не исключаются ракеты дальнего действия
и дожди сомнительного состава,
а также циклоны и антициклоны;
на чердаках не без удовольствия лопаются
играя в стихию
трубы
центрального отопления;
сбоку…
о, эти соседские крики и сцены…
эта вечная музыка сквозь стены…
эти льющиеся веками детские слезы…
А у ветра настает маэстозо.
Он крепчает.
Громкость он уже набрал и голос поставил.
Стараясь сдуть нас с лица
планеты Земля.
Поэт зачеркивает строчку за строчкой.
Пьет воду,
Раскладывает пасьянс.
Включает транзистор.
Тщетно.
Бушующая природа
уже ворвалась!
Она провела ледяными руками
по мебели и обоям,
перелистала черновики,
поиграла с клавишами пишущей машинки,
растрепала поэту волосы
и плещется теперь в его венах.
И, мучительно ощущая толчки
                                        увеличившегося сердца
поэт берет чистый лист бумаги
и послушно пишет на нем одно слово:
КОРАБЛЬ.