— Прощайте! Не вешайте голов! Все равно мы победим! Прощайте!
— Прощайте! — кричат остальные помполиты, но мы их не видим, слышатся только их голоса. Машина выезжает из ворот. Бедные ребята! Ничего хорошего их не ожидает. Это понимают все. Понуро мы расходимся по двору. Настроение — хуже быть не может.
Через несколько месяцев такая же судьба постигла Сашу Сементовского. Он отказался от работы. От всякой работы. В мастерской резчиков, в городе, в Вюльцбурге по самообслуживанию. Это был протест против грубости, насилия, гитлеровского хамства. Видно, чаша терпения переполнилась. Причиной такого душевного взрыва послужила ссора с Вейфелем. Тот в оскорбительной форме, с криками и угрозами принуждал Сементовского выполнять какую-то работу. И тогда Саша с ненавистью проговорил:
— Работать не буду. Совсем не буду. Делайте что хотите, — повернулся и пошел в камеру.
Вейфель ринулся в комендатуру к Маннергейму. Результатом его доклада явился приказ о немедленной высылке Сементовского в штрафной лагерь. Моряки тяжело переживали его отъезд. Куда его увезли, мы тоже не знали…
Ко мне подходит Дальк. Он печален и мрачен.
— Да, вот так, — говорит он, — но все равно мы еще существуем…
Напрасно потирал руки Маннергейм, напрасно весело улыбался, провожая отъезжающих помполитов.
Итак, основное ядро партийного руководства увезли из Вюльцбурга. Но гитлеровцам от этого легче не стало. Коммунисты остались. Они создали строго законспирированную партийную тройку, своеобразный центр, бюро, откуда давались поручения остальным членам партии и активным беспартийным. Главная цель оставалась прежней. Тройка, несмотря на потерю помполитов, твердо решила не сдаваться, противопоставить гитлеровцам все, вести борьбу с ними любыми средствами… Очертить вокруг моряков заколдованный круг, спасти их от разложения, не дать гитлеровской нечисти прорваться за этот круг…
В тройку вошли хорошие, уважаемые всеми люди: Савва Георгиевич Дальк, Владимир Иванович Шилин, Борис Николаевич Иконников, и несколько позже в нее вошел Алексей Петрович Устинов.
Немцы распространяют в лагере антисоветский листок «Клич». Его почти никто не читает, открыто издеваются над статьями, унтера пачками находят газетку в уборных. Это бесит Маннергейма. Но это пустяки по сравнению с теми сведениями, которые он получает от конвоиров рабочих групп. Как будто и работают внизу, в городе, не так уж и плохо — что возьмешь с врагов? — но всегда там происходят странные вещи… Ломаются станки, останавливаются циркульные пилы, вырубается в самые неподходящие моменты электричество, разбиваются ящики с ценным оборудованием… И виновных не найдешь!
— Вчера при выгрузке вагонов интернированный Румянцев уронил ящик с дорогим коньяком, предназначенным для Восточного фронта. Все бутылки разбились вдребезги. Я его бил и пугал, он твердил одно: «Слабый я очень. Не могу поднимать тяжести. Не посылайте на работу…»
— В карцер мерзавца! На хлеб и воду! Будет поаккуратнее! — орет Маннергейм.
Теперь большинство наших людей ходит на работу в город. На ниточную фабрику, на фабрику знаков различия для немецкой армии, на лесопильный завод, на завод металлоизделий. Некоторые работают на валке деревьев в лесу и батраками у крестьян. Налаживаются связи с населением Вайсенбурга.
Партийное бюро меняет тактику. Если раньше оно призывало сопротивляться немцам внутри лагеря, то сейчас наш лозунг — саботаж. Все работающие за воротами замка получают задания: незаметно вредить, завязывать знакомства с немцами, доставлять в лагерь как можно больше сведений о положении на фронтах, выискивать среди немцев антифашистов, познакомиться с русскими людьми, насильно угнанными в Германию, и военнопленными, работающими в городе. И моряки, проявляя удивительную изобретательность, успешно выполняют эти задания.
…Кочегар с «Эльтона» Шиман работает на токарном станке в мастерской. Вернее, помогает мастеру., Подает ему инструмент, точит резцы. Мастер не нарадуется: «Хороший рабочий. Исполнительный. Всегда— яволь, яволь. Надо ему поручить самостоятельную работу». И моряку поручают точить детали. Проверили первый десяток. Хорошо! А в результате вся партия оказалась запоротой.
— Как ты мерил, унтерменш? — в гневе кричит мастер.
— Яволь! Как вы приказали.