— А как будем подписываться? Своими фамилия ми или возьмем псевдоним? — спросил я. Мне очень хотелось, чтобы у нас был псевдоним. Какой-нибудь звонкий, впечатляющий… Ну, скажем, «Морские братья».
— Конечно своими фамилиями, — безапелляционно заявил Женька. — Иначе никто и не узнает, кто писал.
— А я думаю, что на первое время псевдоним нужен, — осторожно сказал Витька. — В «Советской Балтике» подпишемся псевдонимом, а уж если, будет книга, то поставим свои фамилии. Это на случай неудачи.
— Ну, ладно, — согласился Женька. — Помните? Козьма Прутков — псевдоним трех писателей. Мы можем что-нибудь в таком же духе… Владимир Шторм!
— Есть уже Шторм, — отмахнулся Витька. — Где- то встречал. И почему Владимир?
Вдруг меня осенило:
— Давайте назовемся КЭБ!
— Ну, ты и даешь! КЭБ! Почему не дилижанс, не фаэтон, не бричка? — язвительно спросил Женька, обиженный, что не приняли его «Владимира». До него еще не дошел весь глубокий смысл псевдонима КЭБ.
— Первые буквы наших фамилий, — объяснил я. — Как братья Тур, знаете?
— Нет, не подойдет. Смеяться будут. КЭБ! Сразу вспоминается что-то на четырех колесах. Давайте другое.
— А мне нравится, — поддержал меня Витька. — Давайте, правда, КЭБ. Коротко и звучно.
Пришлось Женьке согласиться. Так возникло литературное объединение КЭБ. Оставалось разделить сферы влияния. Особенных споров это не вызвало. Женька захотел взять себе «обратный путь и Англию», я получил «Обь и Диксон», Витька «плавание на Севере, жизнь на «Мироныче», людей». Теперь надо было писать книгу. И бог свидетель, мы писали ее честно и самозабвенно.
Первым начал писать Витька. Каждый вечер после работы он проводил за столом. Он писал о «симфонии порта», «журавлиных шеях кранов», «мужественных советских моряках», об Архангельске, «напоенном терпким запахом сосны», и о нас с Женькой. У Витьки мы получались ловкими, остроумными парнями, «не боящимися никаких трудностей», которым по плечу любая работа.
Мы хвалили его и удивлялись, как верно Витька дает характеристики людям! Все замечает. Не терпелось испробовать свои силы на журналистском поприще, но пока «Мироныч» находился в Витькиной сфере влияния.
Когда же наконец пароход пришел на Диксон, я с жаром взялся за перо. Сначала дело шло плохо, но потом я расписался. Суровая природа островов вдохновила меня. Скалы, покрытые мхом, снег на побережье в августе, серое небо, унылый вой ветра, несколько жалких деревянных домиков, льдины, заплывающие в бухту…
И в этом убогом месте по плану должен быть большой порт. Его уже начинали строить. Молодые, веселые люди, в ватниках, меховых шапках, в высоких рыбацких сапогах, приезжали к нам на судно, разыскивали свои ящики, ругались со вторым помощником, требуя выгрузки вне всякой очереди. Они — радисты, монтируют радиостанцию. Ждать не могут. Вслед за ними на борт поднимались такие же напористые ребята-строители и кричали, чтобы первыми выгружали разборные дома, потому что рабочие все еще живут в палатках и им надо создать условия. Появлялись и летчики, неуклюжие, в собачьих унтах и меховых, кожаных регланах. Просили, чтобы скорее сняли с палубы бочки с горючим. Все торопились, все хотели успеть побольше до наступления холодов.
День и ночь к борту нашего судна подтаскивали баржи. Работа не останавливалась ни на час. Мы сами стояли на лебедках, сами застропливали подъемы и старались делать все как можно быстрее. Темп Диксона захватил нас.
Ефим Береговой оказался прав. Нас удивил и поразил Север. Женька, наслушавшись полярников, загорался и серьезно объявлял:
— Иду к Святокову. Попрошу, чтобы оставил меня на зимовке.
Святоков был новым начальником острова и прибыл на Диксон из Архангельска на «Мироныче». Он как-то в шутку говорил, что найдет работу всем желающим остаться с ним морякам.
Мы с Витькой не одобряли такой план. Сначала Женьке надо окончить Мореходку, а потом уж зимовать, если он хочет. Сейчас не стоит терять три года. Кажется, наши доводы его убедили.
Как-то к «Миронычу» подвели громадную деревянную баржу. Посередине палубы стоял смешной домик, настоящая деревенская изба-сруб, из кирпичной трубы вился голубоватый дымок. На протянутой между двумя шестами веревке сушилось белье. Мирная картина, совсем не подходящая к ландшафту Крайнего севера, к неспокойному рейду Диксона.
Мы с Витькой работали на лебедках третьего трюма, Женька считал груз. Вдруг я заметил, что шкентель Витькиной лебедки ослаб, лебедка не работала. Я застопорил свою, повернулся к Витьке. Он глядел на баржу. На палубе стояла девушка… Красавица? Может быть. Тогда она показалась нам красавицей. Она стояла и молча разглядывала нас дружелюбными синими глазами. И что было удивительным — одета девушка была не в ватник, штаны и теплую шапку, а в яркое платье и городские туфли. Ее светлые волосы были аккуратно уложены в модную тогда прическу «королева».