— Цепь и следы кнута, — насмехалась Шарейн, — вот признаки раба. И у этого нового раба они есть — множество.
Кентон по-прежнему молчал, не отвечая на насмешки, не двигаясь; он на самом деле едва слышал ее, упиваясь ее красотой.
— Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с великими словами, носитель обещаний, надежда моего сердца, — вздохнула Шарейн. — Я открыла ему свое сердце — в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили его. А теперь мне кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб!
— Госпожа! О, госпожа! — прошептала Саталу.
Кентон хранил молчание, хотя насмешки стали жечь его.
Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди.
— Саталу, — прошептала она, может ли мой взгляд разбудить раба? Может ли раб, особенно молодой и сильный разорвать свои цепи — ради меня?
Она качнулась, обернулась; сквозь тонкую одежду сверкнули изящные розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих волос, посмотрела сквозь них на него шаловливым взглядом. Прихорашиваясь, выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой.
Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо.
— Цепи будут разорваны, Шарейн! — воскликнул он. — Я разорву их — не сомневайся. И потом…
— И потом, — повторила она, — потом мои девушки снова побьют тебя, как и раньше! — Она усмехнулась и отвернулась.
Он следил, как она уходит, кровь билась в его висках, как барабан. Он заметил, что она остановилась и что-то шепнула Саталу. Черноволосая девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл глаза и опустил голову на руки. И услышал шаги Зачеля, спускавшегося в яму. Прозвучал свисток.
Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности?
Шарейн снова смотрела на него с палубы.
С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом заколдованном мире, Кентон не знал. Как и корабль, он запутался во вневременной паутине.
Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты. Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.
Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он предан душой и телом. Но он не был уверен в хитрости северянина, не был уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог рисковать.
И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.
— Кто бы ты ни был, — шептала она, — две вещи ты можешь делать. Пересекать барьер. Оставаться бодрствующим, когда другие рабы спят.
Ты сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать, я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только…
Она помолчала; он прочел ее мысли.
— Если только я не солгал тебе, как лгал раньше, — спокойно сказал он. — Что ж, я тебе не лгал.
— Если ты разорвешь цепи, — сказала она, — ты убьешь Кланета?
Он сделал вид, что думает.
— Зачем? Зачем? — в голосе ее звучало презрение. Разве он не заковал тебя в цепи? Не высек тебя? Не сделал тебя своим рабом?
— А разве Шарейн не прогнала меня копьями? — спросил он. — Разве не Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?
— Но… но ты лгал мне! — воскликнула она.
Снова он сделал вид, что раздумывает.
— И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя этого черного жреца? — спросил он.
— Получит? — повторила она, не понимая.
— Чем ты мне за это заплатишь? — сказал он.
— Заплатить тебе? Заплатить? — Она жгла его своим презрением. — Тебе заплатят. Ты получишь свободу, любые из моих драгоценностей — все бери…
— Свободу я и так получу, убив Кланета, — ответил он. Какая польза мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?
— Ты не понимаешь, — сказала она. — Когда ты убьешь черного жреца, я смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде ценятся драгоценности.
Она помолчала и добавила:
— И разве они не ценятся в твоем мире, куда ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?
Голос ее теперь был, как сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.
— Чего же ты хочешь? — спросила она. — Если этого недостаточно, чего же еще?
— Тебя!
— Меня? — выдохнула она. — Я, которая не отдавалась за плату никому. Я — должна отдаться тебе? Ты избитый пес. — Она бушевала. — Никогда!