Наступило молчание. Неожиданно он спросил:
— Как ты ждала меня?
Она ответила:
— Я держала лампы полными масла, приготовила для тебя пирожные и поставила вино. Девушки нарядили меня.
Жрец сказал:
— Многие женщины делали то же — ради мужчин, королевская дочь, а я — бог!
Она прошептала:
— Я прекрасней всех. Принцы и короли желали меня. Посмотри, о великий!
Быстрые молнии ласкали серебряное чудо ее тела, едва прикрытое золотыми прядями волос.
Жрец отпрыгнул от окна. Кентон, чуть не сходя с ума от ревности, оттого что кто-то другой видит эту белоснежную красоту, готов был наброситься на жреца. Но опять остановился, понимая, что удерживает жреца, и даже испытывает к нему жалость.
Душа жреца обнаженной предстала перед его внутренним взором, как будто Кентон стал жрецом, а жрец — Кентоном.
— Нет! — воскликнул жрец Бела и сорвал золотой шлем своего бога с головы, отбросил меч, рванул застежку и сбросил плащ…
— Нет! Ни одного поцелуя для Бела! Нет! Ни одного удара сердца для Бела! Не буду сводником Бела! Нет! Мужчину ты должна целовать — меня! И мужское сердце должно биться рядом с твоим — мое! Я… Я… Не бог получит тебя!
Он схватил ее, прижался губами.
Кентон был рядом.
Он сунул руку под подбородок жреца и сгибал назад голову, пока не хрустнула шея. Глаза жреца глядели на него, руки его оставили Шарейн и вцепились в лицо Кентона, он пытался вырваться. Потом перестал бороться, ужас появился на его лице. Жрец увидел в противнике самого себя.
Собственное лицо глядело на него, обещая смерть.
Бог, которого он обманул, предал, ударил. Кентон читал его мысли, как будто тот произносил их вслух. Он переместил хватку, полу приподнял жреца и швырнул его тело высокого над полом о стену. Жрец ударился о стену, упал и забился в конвульсиях.
Шарейн присела, крепко держа вуаль застывшими руками, на краю кровати. Она жалобно смотрела на него, ее широко открытые глаза, ошеломленные, не отрывались от него; он чувствовал, что она приходит в себя от паутины сна.
Он почувствовал прилив огромной любви и жалости; в нем не было страсти; в этот момент она была для него ребенком, испуганным, удивленным, жалким.
— Шарейн, — прошептал он и взял ее за руки. — Шарейн, любимая! Любимая, проснись!
Он целовал ее холодные губы, испуганные глаза.
— Кентон! — прошептала она. — Кентон! — И потом так тихо, что он едва расслышал: — Да, я помню, ты был моим повелителем… века, века тому назад!
— Проснись, Шарейн! — воскликнул Кентон, и снова губы его прижались к ее губам. Но теперь губы ее потеплели и ответили ему.
— Кентон! — прошептала она. — Мой дорогой повелитель!
Она откинулась, схватила его руки маленькими холодными пальцами, которые сжимали, как стальные; в глазах ее он видел уходящий сон, как грозовые облака расходятся перед солнцем; сон делал ее глаза то светлее, то темнее, но постепенно они все светлели.
— Любимый! — воскликнула Шарейн, полностью проснувшись, и, свободная от сна, обхватила его руками за шею, прижалась губами. — Любимый! Кентон!
— Шарейн! Шарейн! — шептал он, ее волосы укрыли его, как покрывало, а она прижимала его лицо к своим щекам, к шее, к груди.
— Где ты был, Кентон? — всхлипывала она. — Что со мной сделали? И где корабль — куда меня забрали? Но… какая разница, раз ты снова со мной?
— Шарейн! Шарейн! Любимая! — повторял он снова и снова, прижимаясь к ней губами.
Сильные руки схватили его за горло, прервали дыхание. Задыхаясь, он увидел безумные глаза жреца Бела. Он считал его убитым, но тот был жив.
Кентон обхватил жреца правой ногой, изо всех сил навалился на него, тот упал, увлекая за собой Кентона. Руки его ослабли чуть-чуть, но достаточно, чтобы Кентон сам схватил его за горло. Как змея, жрец выскользнул, откатился, встал. Кентон, не менее быстрый, поднялся. Прежде чем он смог извлечь меч, жрец опять был рядом, одной рукой он прижимал правую руку Кентона, другой отводил левую, одновременно вцепившись ему в горло.
Сквозь барабанный бой крови в ушах Кентон услышал далеко внизу бой другого барабана, будящего, призывающего, угрожающего, как будто в гневе и тревоге билось само сердце зиккурата!
Этот звук слышал и Джиджи; далеко внизу он только что своими обезьяньими руками забросил веревку с крюком на ограждение внешней лестницы; с лихорадочной скоростью взобрался он по веревке, и так же быстро последовали за ним Зубран и Сигурд.
— Тревога! — прошептал Сигурд, увлекая их под укрытие стены, чтобы они могли его услышать. — Молитесь Тору, чтобы эти часовые не услышали. Теперь быстро!