Затаив дыхание, Кентон смотрел на этого незнакомого близнеца. Тот же квадратный подбородок, твердая линия губ, чистые голубые глаза.
Он начал понимать, в чем заключался план черного жреца. Так вот кто стайет возлюбленным Ша-ран! Эта мысль мгновенной молнией озарила его сознание. Кентон задумался.
Сквозь камень он услышал голос перса.
— Волк, ты здесь? — тихо спросил тот. — Ты правда здесь, Волк?
— Да, — прошептал Кентон, — я здесь, Зубран. А там — не я, это какое-то колдовство.
Он опять взглянул на жреца и заметил некоторые различия. Линия губ была не такой твердой, уголки рта опускались вниз, и это, а также подбородок, выдавали едва заметную нерешительность. В напряженном взгляде незнакомца таилась тень какого-то дикого, мучительного желания. В полном молчании жрец смотрел куда-то поверх Нарады, не замечая ее гибкого, напряженного тела, взгляд его был устремлен на потайную дверь, впустившую его.
Острый малиновый язычок пламени дрогнул, покачнулся.
— Да сохранят нас боги, — услышал Кентон голос женщины.
— Молчи! Что с тобой? — спросил ассириец.
— Ты видел Керубов? — поинтересовалась женщина шепотом. — Они смотрели прямо на жреца! Они повернулись к нему!
— Я тоже видела это! Мне страшно! — сказала женщина с младенцем.
— Это просто пламя заиграло, — предположил ассириец.
— А может и нет, — тихо отозвался фригиец, — разве Керубы — не посланники Вела? Ты ведь сам сказал, что жрец влюблен в его женщину.
— Замолчите! — из-за двойного кольца воинов прогремел голос офицера. Послышалось тихое пение. Яркое пламя зажглось в глазах жреца, губы его дрогнули, он наклонился вперед, как будто влекомый неведомой силой. Через широкую площадку шла женщина. Пурпурный плащ окутывал ее с головы до ног, на голове было золотое покрывало.
Кентон узнал ее!
Кровь застучала в его в висках, сердце рвалось к ней. Его охватила такая мука, что, казалось, тоскующее сердце разорвется.
— Шаран! — позвал он, забыв обо всем. — Шаран!
Воины расступились и пали перед женщиной на колени, а она медленно шла вперед, приблизившись к алтарю, она остановилась рядом со жрецом.
Громче послышался металлический раскат грома. Когда он замер вдали, жрец повернулся к алтарю и высоко поднял руки. Раздался долгий монотонный звук — это пели жрецы. Не опуская рук, жрец Бела семь раз низко поклонился перед языком пламени. Послышался шелест луков и приглушенный стук копий — это лучники и копьеносцы упали на колени.
Под те же таинственные монотонные звуки жрец Бела обратился к своему богу.
Кентон услышал трепетный, нежный шепот: «Я поклоняюсь и жду!»
Это шептала Шаран! Нежный шепот Шаран пробегал по его натянутым нервам, как маленькие пальчики перебирают струны арфы.
И опять Кентон услышал голос жреца:
И вновь донесся трепетный шепот Шаран: «Я поклоняюсь и жду тебя!» Жрец продолжал:
«Я поклоняюсь и жду тебя!» — подхватила Шаран.
Жрец повернулся к алтарю, и в этом движении Кентону почудился едва заметный вызов. Жрец смотрел прямо в лицо Шаран. Его голос зазвучал громко, торжествующе:
При этих словах жрецы замолчали, неуверенно переглядываясь, некоторые в толпе подняли головы, удивленный шепот донесся до Кентона.
— Этого не было в ритуале, — услышал он совсем рядом голос ассирийца.
— Чего не было? — спросил его перс.
— Этих последних слов, — ответила женщина, — они обращены не к Белу. Они — для нашей Повелительницы Иштар!
— Да, да! — зашептал юноша. — Это Иштар!
— Вы видели, как ощетинились Керубы? — дрожащим голосом произнесла женщина с младенцем. — Боюсь, мое молоко может испортиться. Смотрите, этот свет на алтаре похож на кровь!
— Мне это не нравится, — сказал ассириец обеспокоенно. — Этого не было в ритуале! К тому же приближается гроза!
Нарада быстро поднялась со своего места. Ее помощницы склонились над барабанами и арфами, поднесли к губам флейты. Полились нежные и страстные звуки, завораживающие, как объятия влюбленных рук, как шелест голубиных крыльев, как биение нежных сердец. Как зеленый тростник качается под первым прикосновением весеннего ветра, двигалась Нарада, влекомая этими звуками. В полной тишине люди не спускали с нее глаз.
И Кентон видел, что только жрец не отрываясь смотрит на Шаран, а та стоит как будто в забытьи.
Музыка зазвучала громче. В ней билось любовное томление, страсть, горячая, как пустынный ветер. Нарада начала танцевать, и казалось, что ее тело впитывает каждую страстную зовущую ноту, придает ей плоть, превращает ее в движение.
В печальных темных глазах Нарады заиграли звездочки радости. Сладкое пламя алого рта сулило неведомые восторги; золотистые бабочки, бившиеся в черной паутине, вспорхнули и припали к ее жемчужно-розовому телу, как будто оно было каким-то чудесным цветком, покрывали поцелуями всю ее красоту, светившуюся сквозь дымку паутины, с головы до ног окутывавшей женщину, но не скрывавшей ни одной совершенной линии ее тела. Музыка и танец сводили с ума, перехватывали дыхание; Кентон видел перед собой соединяющиеся звезды, объятия солнц, рождение новых лун...
Музыка зазвучала тише, спокойнее, танцовщица замерла; вся толпа тихо, как один человек, вздохнула. Кентон услышал хриплый голос Зубрана;
— Кто она? Она — как пламя! Как пламя Ормуз-да, что бьется на Алтаре Десяти Тысяч Жертв!
— Это Поклонение Иштар Белу, — ревниво ответила женщина. — Она много раз танцевала этот танец, в нем нет ничего особенного.
— Он спросил, кто это, — недовольно заметил фригиец.
— О боги! Я же говорю, это давно известный танец, — раздраженно ответила женщина. — Его многие танцевали.
— Это Нарада, Она принадлежит Белу, — сказал ассириец.
— В этой стране все прекрасные женщины принадлежат Белу? — в голосе перса звучал гнев. — Клянусь Девятью Преисподними — король Цирус дал бы за нее десять талантов золота!
— Тише! — взмолился ассириец.
— Тише, — повторили еще двое.
Нарада продолжала свой танец. Музыка зазвучала громче; в ней слышалось томление, нега — словно билось само сердце страсти.
Кровь глухо стучала у Кентона в висках.
— Иштар покоряется Белу! — с восхищением произнес ассириец.
Перс весь подался вперед.
— Эх! — воскликнул он. — Цирус дал бы за нее пятьдесят талантов золота! Она как пламя! — голос Зубрана звучал тихо, сдавленно. — Но если она принадлежит Белу, то почему она так смотрит на жреца?
Рокот толпы заглушил слова Зубрана; люди не видели и не слышали ничего, кроме музыки и танца.