В окне появилась тень, она была чернее сгущавшейся тьмы. Она остановилась около танцовщицы. Что-то знакомое было в этой неуклюжей громаде.
Кланет!
— Хорошо! — громко сказал черный жрец и дотронулся до женщины ногой. — Скоро ни он, ни Шаран не потревожат тебя. Ты заслужила обещанную награду.
Страдальчески взглянув на него, Нарада протянула к нему дрожащие руки.
— Если бы он любил меня, — рыдала она, — он никогда бы не ушел. Если бы он хоть немного любил меня, никогда бы я не отпустила его. Но он отшвырнул мою любовь — и теперь меня мучит стыд. Не ради нашей сделки, черный змей, я послала его туда — к ней и к смерти!
Пристально посмотрев на нее, черный жрец рассмеялся.
— Каковы бы ни были причины — ты сделала это. А Кланет свои долги не забывает.
В ее раскрытые ладони черный жрец швырнул горсть сверкающих камней. Женщина вскрикнула и раздвинула пальцы, словно драгоценности обожгли ее. Камни покатились по плитам пола.
— Если бы он любил меня! Если бы он хоть немного любил меня! — зарыдала Нарада и опять упала ничком, покрытая сетью своих бабочек.
Теперь Кентон ясно понял замысел черного жреца. Он отпустил ручку, бросился к бронзовой двери и вставил ключ в скважину. Дверь медленно приоткрылась, и Кентон бросился по коридору. Два пламени сжигали его — светлое пламя любви и черное пламя ненависти. Что бы ни было на уме у жреца Бела, он шел к Шаран, и если Кентон опоздает, конец будет один.
Нарада повторяла одно и то же, но было уже поздно. Черный жрец сделал ставку — и выиграл!
G губ Кентона срывались проклятия. Если Шаран, находясь во власти колдовского сна, увидит жреца в обличье самого бога, возлюбленным ее станет смертный. Невиновность не спасет ее, Кланет позаботится об этом.
А если Шаран проснется — о Боже! Не примет ли она спросонья жреца Бела за него, за Кентона!
В любом случае, если их застанут вдвоем в Приюте Бела, этого будет достаточно, чтобы обвинить обоих. Да, Кланет позаботится и об этом.
Кентон свернул в какой-то коридор, по обеим сторонам которого на страже стояли некие фантастические существа; коридор вел вниз. Перед Кентоном предстал широкий дверной проем, завешенный тяжелой неподвижной тканью, похожей на слиток серебра. Насторожившись, Кентон протянул руку, раздвинул металлические шторы и заглянул внутрь...
Он увидел свою комнату.
Вот она перед ним, знакомая комната в том, привычном, мире!
Корабль переливался, мерцая, но Кентон видел его будто сквозь туман, сквозь какую-то огненную дымку. В таком же светящемся тумане сверкало большое зеркало. Бесконечно маленькие бесчисленные мерцающие частички отделяли Кентона от комнаты.
А сам он оставался в этом незнакомом мире!
Дрожащая туманная дымка окутывала комнату, размывая все очертания, то рассеиваясь, то вновь сгущалась.
Не веря своим глазам, Кентон смотрел на комнату, и сердце его сжимало холодное отчаяние; вдруг он почувствовал, что держит в руке легкую шелковую ткань, которая внезапно опять превратилась в твердый металл; мерцающая дымка рассеивалась, и ткань ускользала из рук, но вновь отвердевала, когда туман окутывал комнату.
Комната то появлялась, то опять исчезала, а очертания корабля проступали все яснее, он светился ярким светом и звал Кентона, притягивал его!
Кентон собрался с силами; он крепко держал шторы и сосредоточил всю свою волю, чтобы не дать им превратиться в мираж. Они удерживали Кентона здесь, в этом волшебном мире.
Какая-то сила, мощная, как морской прибой, толкала его вперед каждый раз, когда металл в его руках превращался в шелк, и смутные очертания комнаты обретали плоть. Кентон ясно видел все ее предметы — большое зеркало, бюро, диван, пятна крови на полу.
Комната появлялась и вновь исчезала в дымке, но корабль сиял постоянным ровным светом, казалось, чего-то выжидая.
Внезапно Кентон воспарил над комнатой: под ним на полу старинный китайский коврик, вроде бы совсем рядом, и в то же время бесконечно далеко. До слуха Кентона донеслись звуки пронзительных космических ветров!
В этот миг Кентон понял, что сияющая игрушка неодолимо притягивает его!
Что-то поднималось навстречу Кентону с темной палубы корабля — тянуло, тянуло Кентона к себе!
Черная палуба приближалась, и сила ее притяжения росла...
— Иштар! — взмолился Кентон, не спуская глаз с розовой каюты. — Иштар!
Ему показалось, что каюта вспыхнула, озарившись внезапным светом.
Комната растаяла, в руках он ощущал твердый металл. Кентон опять стоял на пороге Дома Бога Луны.
Комната появлялась вновь — один, два, три раза, но с каждым разом ее очертания были все более призрачны. И каждый раз Кентон сосредоточивал всю свою волю: закрыв глаза, он отгонял видение.
И он победил. Комната исчезла, исчезла совсем. Чары были разрушены, тонкие нити оборваны.
Колени Кентона дрожали, он все еще не выпускал из рук штору. Наконец, придя в себя, он решительно отодвинул завесу.
Перед ним был огромный зал, залитый туманным серебристым светом; свет казался осязаемым, будто сотканным из мерцающих нитей. Свечение этих сплетающихся нитей придавало залу бесконечность, казалось, впереди открываются неизмеримые расстояния. Кентону почудилось, что внутри этой паутины он заметил какое-то движение — призрачные тени то появлялись, то исчезали, их невозможно было рассмотреть. Какая-то тень медленно двигалась к Кентону из глубины зала. Когда она приблизилась, Кентон увидел мужчину, одетого в короткий золотой плащ, пронизанный алыми нитями. На голове у мужчины был золотой шлем, в руке — золотой меч; он шел склонив голову, с трудом, казалось, сопротивляясь какой-то силе.
Это был Жрец Бела, облаченный в одежды своего бога!
Не дыша, Кентон наблюдал за ним. В глазах, так похожих на его собственные, темным огнем светился ужас, и все же в них были неукротимая воля и стремление к цели. Бледные губы были плотно сжаты. Но Кентон чувствовал, что дрожь пронизывает тело и темную душу жреца. Он понимал, что ужасы этого мира для его незнакомого двойника были реальны, тогда как для него самого они являлись всего лишь призраками.
Жрец прошел мимо, и Кентон, подождав, пока он скроется в мерцающей дымке, вошел в зал и последовал за ним.
Вдруг Кентон услышал голос, спокойный и бесстрастный, как тот, что поднял его с каменной скамьи; так же, как и тогда, этот голос был не снаружи и не в нем самом. Казалось, он доносится из каких-то бесконечных пространств...
Это был голос Набу, Бога мудрости!
Слушая его, Кентон ощущал себя не одним человеком, а одновременно тремя: первый — тот, что шел за жрецом и мог последовать за ним куда угодно, чтобы найти Шаран; второй — тот, кого некие неведомые нити связывали со жрецом, с его душой, он видел, слышал, чувствовал и испытывал страх, как и этот человек; и третий — спокойно и бесстрастно внимавший холодным словам Набу и отстраненно смотревший на картины, проходившие перед ним.
— Дом Сина! — объявил голос. — Главного из всех богов! Наннара! Прародителя богов и людей! Повелителя Луны! Повелителя Яркого Месяца! Великого Обладателя Рогов! Вершителя судьбы! Саморож-денного! Дом его — самый первый, и цвет его — серебро!
Жрец проходит через Дом Сина! — шептал голос. — Он проходит мимо алтарей из халцедона, украшенных огромными лунными камнями и горным хрусталем, и на алтарях этих горит белое пламя, из которого Син-Создатель породил Иштар! Навстречу ему извиваются сияющие бледным светом змеи Наннара, а из серебристого тумана, скрывающего полумесяц рогов, к нему рвутся белые крылатые скорпионы!
Он слышит звуки шагов — это проходят тысячи людей, которым еще предстоит родиться под Луной!
Он слышит рыдания — рыдания тысяч женщин, которым предстоит родиться и самим давать жизнь! Он слышит шум Несотворенного!
Он идет дальше! — ибо прародитель богов и страх перед ним бессильны перед желанием человека!