У подножия лестницы жрец остановился; первый раз за все это время он посмотрел вокруг и, казалось, почти поддался желанию вернуться обратно, но все с тем же отчаянным жестом готового на все человека, каким начался его путь от алтаря Вела, осторожно и бесшумно стал подниматься по высоким ступеням.
Кентон подождал, пока жрец скроется в сияющей дымке, и последовал за ним.
Началась буря. Поднимаясь, Кентон слышал раскаты грома, похожие на бряцание щитов, на звон цимбал, на удары бесчисленных медных гонгов. Шум нарастал, в нем слышались теперь завывания необузданных ветров, стаккато дождевого водопада.
Лестница извивалась по голой стене, словно виноградная лоза по отвесному склону башни. Она была довольно узкая, одновременно по ней могли подниматься трое, не больше. Лестница круто уводила вверх. Кентон прошел пять больших пролетов по сорок ступеней, четыре пролета по пятнадцать и наконец добрался до самого верха. Наружный край площадки закрывали высокие колонны, стоявшие на расстоянии пяти футов друг от друга, сверху на них покоился толстый канат, скрученный из золотых нитей.
Кентон подошел к краю площадки и посмотрел вниз; он взошел так высоко, что храм Бела показался ему всего лишь золотистым пятном — как будто он стоял на вершине высокой горы, а перед. ним расстилалась окутанная туманом долина, и первые лучи солнца только что коснулись ее.
Последняя ступень лестницы представляла собой площадку шириной шесть и длиной около десяти футов. Отсюда открывалась какая-то дверь, узкий проход, в который едва ли могли войти двое. Дверь вела в зал, тонувший в тумане.
Стоя на этой площадке, один человек мог сражаться с бесчисленным войском.
Дверной проем скрывала штора из литого золота, такая же тяжелая, как и та, что висела у входа в Серебряный Дом Бога Луны. Невольно Кентон отдернул руку — он вспомнил, что открылось перед ним, когда он раздвинул те серебристые занавеси. И все же, поборов нерешительность, он слегка отодвинул штору.
Перед ним был четырехугольный зал, весь заполненный яркими, трепещущими вспышками молний. Он шел именно сюда — это и было место отдыха Бела, где находилась его любимая, вся во власти своих грез.
Кентон увидел жреца: тот притаился у дальней стены и не спускал восхищенных глаз с женщины, закутанной во все белое; вытянув вперед руки, она стояла около окна. В прозрачный хрусталь этого окна хлестал дож’дь и бился ветер. Обмакнув тысячи кистей в радужное пламя, молнии расписывали стены.
Здесь стояли стол, два золотых стула и массивное деревянное ложе, украшенное слоновой костью, а рядом — широкая пузатая жаровня и курильница в форме больших песочных часов. В жаровне билось высокое желтое пламя. На столе в янтарных блюдах лежали маленькие лепешки шафранного цвета и стояли золотые кувшины с вином. По стенам висели лампы, рядом с каждой стоял сосуд с ароматным маслом.
Притаившись, Кентон ждал. Подобно грозовой туче, вокруг сгущалась опасность — это Кланет мешал в котле свое колдовское варево. Он был вынужден ждать — прежде, чем разбудить Шаран, ему предстояло постигнуть всю глубину ее сна, понять до конца мир грез, в котором блуждал ее разум. Так сказал ему голубой жрец.
Кентон услышал голос Шаран:
— Кто видел биение его крыльев? Кто слышал его шаги, подобные стуку колесниц, отправляющихся в битву? Кто из женщин смотрел в его глаза?
Зал озарила яркая вспышка; казалось, прямо над головой раздался удар грома. Когда ослепление прошло, Кентон увидел, что Шаран, закрыв лицо руками, медленно отходила от окна.
На ее месте в ореоле трепещущего сияния стояла огромная фигура, вся в ослепительном золоте. Она была подобна богу!
Сам Бел-Меродах, спустившись с боевого коня грозы, стоял здесь, а вокруг полыхали его молнии!
Кентона охватил благоговейный ужас, но внезапно он понял, что перед ним — жрец Бела в похищенных одеяниях своего бога.
Шаран медленно отняла руки от лица, так же медленно опустила их, не сводя взгляда с сияющей фигуры. Она наклонилась, чтобы встать на колени, но потом гордо поднялась; огромными зелеными глазами, полными грез, она всматривалась в сокрытое шлемом лицо.
— Бел! — прошептала она. — Повелитель Бел!
— О прекрасная, кого ты ждешь? — заговорил жрец.
— Только тебя, Повелитель Молний! — ответила она.
— Но почему ты ждешь меня? — спросил жрец, не сходя с места. Услышав это, приготовившийся к прыжку Кентон замер. Что задумал жрец Бела, почему он так медлил?
Шаран заговорила — растерянно, немного стыдливо:
— Это твой дом, Бел. Разве не должна здесь быть женщина, которая бы ждала тебя? Я — дочь короля, и я уже давно жду тебя!
— Ты прекрасна! — ответил жрец, не спуская с нее горящих глаз. — Многие, должно быть, говорили тебе это. Но ведь я — бог!
— Я — прекраснейшая из всех принцесс Вавилона. А кто, как не прекраснейшая, должна ждать тебя в твоем доме? Я — лучшая из всех... — страстно говорила Шаран.
— Скажи, принцесса, — спросил ее жрец, — что было с теми, кто называл тебя прекрасной? Скажи, твоя красота убивала их, как быстрый сладкий яд?
— Разве я думала о них? — дрожа, проговорила Шаран.
— Но многие, наверное, думали о тебе, — ответил он сурово. — А яд, пусть даже быстрый и сладкий, все равно причиняет боль. Я — бог, но я знаю это!
Наступило молчание, потом жрец коротко спросил:
— Как ты ждала меня?
— Я подливала масло в лампы, — ответила она, — я приносила лепешки и ставила на стол вино для тебя. Я была твоей служанкой.
— Многие женщины делали то же самое для простых смертных, дочь короля, — ответил жрец, — но я — бог!
— Я— самая прекрасная, — тихо сказала она. — Принцы и короли пылали страстью ко мне. Смотри, о Великий!
Радужные вспышки молний ласкали серебристые очертания ее тела, скрытого лишь облаком распущенных золотых волос.
Жрец весь подался вперед. Ужаснувшись при мысли о том, что эту красоту будет держать в руках другой, Кентон рванулся к обманщику, но на полпути остановился: понимание, даже сострадание к жрецу удержали его.
Перед ним была обнаженная человеческая душа, и Кентон понял, что, окажись он на месте жреца, он бы чувствовал то же.
— Нет! — воскликнул жрец Бела, срывая золотой шлем своего бога, отбрасывая меч, расстегивая его плащ...
— Нет! Ни одного поцелуя Белу! Ни одного удара сердца для Бела! Что, думаешь, я буду помогать Белу? Нет! Ты будешь целовать человека — меня! Человеческое сердце будет биться рядом с твоим — кос сердце! Я, я — а не бог — буду владеть тобой!
Схватив Шаран, он прижал к ее рту свои горячие губы.
Кентон был уже рядом.
Обхватив рукой подбородок жреца, он рванул его голову назад. Хрустнула кость. На Кентона смотрели выпученные глаза жреца, его руки отпустили Шаран, он попытался ударить Кентона, вырваться из его цепкой хватки, но неожиданно перестал сопротивляться, и выражение слепой ярости на его лице сменилось ужасом. Он увидел лицо Кентона — свое собственное лицо!
Его собственное лицо смотрело на него, угрожая смертью!
Бог, которого он предал, которому бросил вызов, отомстил ему! Кентон так ясно понимал его мысли, как будто они были высказаны вслух. Чуть приподняв жреца, он размахнулся и швырнул его о стену. Раздался удар, тело упало и забилось в судорогах.
Дрожащими руками подобрав свои одежды, Шаран, сжавшись, сидела на краю ложа. Глаза ее жадно смотрели на Кентона, в них появилась растерянность, смущение, и он почувствовал, что где-то глубоко в ее сознании начинает просыпаться воля, опутанная паутиной грез.
Любовь и жалость к Шаран переполняли душу Кентона, но в этом чувстве не было страсти; в данный момент она была для него всего лишь ребенком, растерянным, испуганным, покинутым.
— Шаран! — прошептал Кентон, обнимая ее. — Шаран, любимая! Любимая, проснись!