Грабя и убивая на своем пути, во двор храма ворвались победители. Но они не обратили внимания на огромный камень.
Перед взором Кентона возник другой город, огромный и прекрасный, тоже обнесенный стеной. Кентон понял, что это Вавилон в расцвете своего могущества. Потом он увидел еще один храм. Когда тот исчез, перед Кентоном возникло другое святилище Набу. В нем находился камень.
Перед Кентоном промелькнули картины сражений и побед, триумфальных шествий и катастроф; разрушенные храмы и захваченные врагом города, вновь отвоеванные и опять захваченные, разрушенные, чтобы возродиться в еще большем великолепии...
Павшие города — покинутые богами.
Гибнущие — оставленные людьми. Медленно наступая на них, пустыня наконец их поглотила.
Их погребло забвение!
Перед Кентоном - промелькнул водоворот быстро сменяющих друг друга образов, бесцветных и размытых. Но вот движение прекратилось, и он увидел каких-то людей, работающих в пустыне, — там, где раньше стоял Вавилон. Среди них Кентон узнал Форсита! Он увидел, как раскопали камень, как высокие арабы погрузили его на примитивную тележку, запряженную терпеливыми пони, как он трясется в трюме корабля, идущего по морю мимо знакомых берегов, увидел, как камень вносят в его дом...
Кентон увидел даже самого себя в тот момент, когда освободил корабль!
Он вновь смотрел в свои затуманенные глаза.
— Суди! — прошелестели струны арф.
— Еще рано! — прошептал спокойный голос.
Перед Кентоном опять открылись неизмеримые пространства, в которых он раньше видел светлую и темную силу. Но теперь этот космос заполняли бесчисленные огни, такие же, как те, что горели в душах жрицы Иштар и жреца Бога Смерти, они мерцали и озаряли бесконечностью. Они озаряли все вокруг, и свет их привлекал к себе новые множества таких же огней, раньше скрытых во тьме. И Кентон понял, что без этих огней само сияние превратилось бы во тьму!
Казалось, что корабль парит в этом пространстве. Кентон всмотрелся внимательнее и увидел, как черная тень сгустилась над ним. В тот же миг ее прорезал светящийся луч, началась борьба. Корабль стал средоточием ненависти и гнева, и можно было видеть, как от него широкими кругами отходят волны. Казалось, что тьма впитывает силу этих волн, ее тени становились темнее и гуще. Сияние меркло, и многочисленные огни дрожали и мерцали все более неверно.
— Суди! — раздался тихий бесстрастный голос Набу.
И Кентон, оказавшись во сне — если только это был сон — перед необходимостью выбора, не знал, как поступить. Предъявить обвинение Иштар, богине, которая, как бы ни называли ее в этом чуждом мире, обладала огромным могуществом, было делом нешуточным. К тому же Кентон уже обращался к ней с просьбой, и разве она не услышала его молитвы? Да, но ведь он просил о помощи и Набу, Набу — Повелителя Истины...
Мысли Кентона облеклись в слова его родного языка, в его привычные обороты.
— Если бы я был богом, — сказал он просто, — и дарил бы жизнь мужчинам и женщинам, или каким-то другим существам, я бы сделал их совершенными, так, чтобы им не приходилось из-за своего несовершенства нарушать мои законы. Если бы я был могущественным и мудрым, какими, я понял, должны быть боги и богини, я бы поступил так. Если бы, конечно, я не хотел, чтобы люди были всего лишь моими игрушками. И если бы я обнаружил, что создал их несовершенными, и от этого они совершают ошибки, я считал бы себя ответственным за их грехи, потому что, обладая могуществом и мудростью, я мог бы сделать их совершенными, но не сделал. А если бы они были просто моими игрушками, я, конечно, не стал был обрушивать на них страдания и несчастья, боль, печаль, наказания, если бы, о Иштар, они были игрушками, которые могут чувствовать. Ибо они были бы всего лишь куклами у меня в руках.
— Конечно, — продолжал Кентон без тени иронии, — я не бог и, по всей вероятности, не смог бы стать богиней, я даже никогда раньше не сталкивался ни с теми, ни с другими. И все же, рассуждая, как обычный человек, если бы кто-либо нарушил законы, мною установленные, я бы не допустил, чтобы из-за моего гнева страдали другие люди, не имеющие никакого отношения к его первопричине. А борьба за корабль приносит страдания, если я правильно понял все, что сейчас увидел.
— Нет, — серьезно говорил Кентон, забыв о призрачных лицах, — я не вижу справедливости в мучениях жрицы и жреца, а если борьба за корабль приносит такие разрушения и потери, я бы непременно прекратил ее, если бы это было в моих силах. Во-первых, я побоялся бы, что однажды тьма разрастется и поглотит все маленькие огоньки, а во-вторых, я бы не позволил, чтобы слово, сказанное мною в гневе и приносящее все эти несчастья, стало сильнее меня самого. Я человек, и я бы поступил так. И будь я богом, или богиней — я поступил бы так же!
Наступило молчание.
— Этот человек вынес свое решение! — прошептал бесстрастный голос.
— Он вынес решение! — Струны арф звучали почти так же холодно, как и первый голос. — Я отказываюсь от своего слова! Пусть борьба завершится!
Лица исчезли. Кентон поднял голову и увидел вокруг знакомые стены розовой каюты. Был ли это сон? Слишком уж ясными были картины, представшие перед ним, слишком уж последовательными и убедительными.
Шаран зашевелилась, он повернулся к ней.
— Что тебе снилось, Джонкентон? — спросила она. — Ты что-то говорил, какие-то странные слова, я ничего не поняла.
Он наклонился и поцеловал Шаран.
— Я очень боюсь, мое сердце, что обидел эту твою богиню, — сказал он.
— О, Джонкентон, нет! Но как? — Ее глаза были полны ужаса.
— Я сказал ей правду, — ответил Кентон и поведал Шаран о своем видении.
— Я забыл, что она женщина! — закончил он.
— Но, любимый, она — все женщины! — воскликнула Шаран.
— Что ж, тем хуже! — уныло произнес Кентон.
Он поднялся, накинул плащ и пошел поговорить с Гиги.
Шаран долго еще сидела неподвижно, обеспокоенная мыслями, наконец встала, подошла к покинутому алтарю и в мольбе распростерлась перед ним.
— Что началось на корабле, на корабле должно и закончиться! — сказал Гиги, мудро покачивая лысой головой, когда Кентон рассказал ему о своем видении. — Я думаю, что нам не придется долго ждать развязки.
— В чем она будет заключаться? — спросил Кентон.
— Кто знает? — Гиги пожал широкими плечами. — Нам не будет покоя, Волк, пока жив Кланет. Нет, не будет. И мне кажется, я понимаю, что означают эти сгущающиеся тени на черной палубе. Это Кланет наблюдает за нами. Это — ниточка, которая соединяет его с кораблем. У меня чувствительная кожа, и она мне подсказывает, что черный жрец где-то близко. Когда он придет, что ж, мы разобьем его или он разобьет нас, вот и все. По-моему, нельзя рассчитывать, на помощь Иштар. Вспомни, она ведь только сказала, что борьба между Гневной и Темным закончится. Но она ничего не обещала — ни Шаран, ни тебе, ни кому-то из нас.
— Это было бы неплохо, — весело сказал Кентон. — Пока у меня есть возможность честно сражаться с Кланетом, этой свиньей, взращенной в преисподней, я доволен.
— Но я думаю, ты заметил, что Иштар была не очень обрадована, когда услышала все, что ты ей сказал, — хитро усмехнулся Гиги.
— Но ведь это еще не причина, чтобы наказывать Шаран, — ответил Кентон, возвращаясь к своим прежним соображениям.
— А как еще она может наказать тебя? — с хитрой усмешкой спросил Гиги и вдруг сделался серьезным. — Нет, Волк, — он положил свою лапу на плечо Кентону, — у нас очень мало шансов. И все же... если то, что ты видел, — правда, и эти маленькие огоньки действительно существуют, то все остальное не имеет значения...
Только скажи, — задумчиво продолжал Гиги, — когда огоньки, в которые превратитесь вы с Шаран, начнут свой путь в пространстве, и к ним присоединится еще один, который когда-то был Гиги из Найневе, вы возьмете его с собой?