В течение долгой секунды Брэд Берни глядел в лицо Кирка Паттерсона — Странника Кирка, и постепенно вера стала заполнять его душу.
— Черт меня побери, если я не верю вам, — сказал он, наконец. — Куда-то вы отправляетесь, это факт, и, насколько я знаю, никто еще не называл вас лжецом, так почему же я должен быть первым?
Кирк взглянул с высоты своего роста.
— Спасибо, — сказал он. — Может, когда-нибудь я возьму вас с собой.
Берни взглянул на бронзовый топор, вонзившийся в стену, затем на две половины разваленной колоды, и нервно сглотнул.
— Нет, — поспешно сказал он. — Не думаю, что я хочу пойти туда, где забавы ради швыряются топорами с острыми, как бритва, лезвиями. Я уж лучше останусь в мире пушек и ружей. Они на самом деле кажутся мне гораздо безопаснее!
ОБЩИЙ ЗАЛ в таверне был влажный, промозглый, несмотря на ревущий в каменном очаге огонь. Принесенные ветром с моря дожди превратили Тантис, обычно желанный приют для унесенных штормом моряков, в серую, безжизненную кучу камней. Кирк хмурился, глядя в полуоткрытую дверь таверны. Гавань, с ее величественными мраморными зданиями, большими каменными причалами и рядами пришвартованных галер опустела, как только ударили первые серебряные струи дождя. Все окружающее сильно отличалось от повседневного Нью-Йорка и тихих, пыльных залов Антропологического Института, которые он оставил далеко позади два месяца назад.
Американец покачал головой и принялся дальше полировать свой большой бронзовый топор и щит, лежавшие перед ним на столе. Три дня шторм держал его взаперти в Тантисе, и Кирк ждал, когда переменится ветер, позволив ему сесть на корабль и поплыть вдоль южных берегов далекой земли Лемурии, отправляясь на восток. Три дня бездействия и тяга к перемене мест сделали его раздражительным из-за этой задержки.
Остальные постояльцы, наполнявшие таверну и гостиницу, были такими же задержанными штормом моряками, сухощавыми, смуглыми маленькими жителями земель Му, которые искали теперь развлечений в игре в кости, и зрелищем гибких танцовщиц, изгибающихся под звуки лютней и свирелей.
Однако, двое мужчин за столом в дальнем углу не походили на изнывающих от скуки моряков. Один из них, сгорбленный, с пергаментной кожей, завернувшийся в черный плащ, казался жрецом или мистиком. Другой, чернобородый и смуглый, был, судя по инкрустированным нефритом доспехам и прочному шлему, дворянином. Склонившись над столом, они о чем-то перешептывались, время от времени поглядывая на Кирка, словно поражаясь светлой коже американца, его голубым глазам, желтым волосам и шестифутовой, мускулистой фигуре. Потом, кивнув, они встали и подошли к его столу.
— Приветствую тебя, чужеземец! — сказал чернобородый дворянин, усмехнулся и сел на скамью. — В какой же земле растут такие могучие воины, как ты?
— Меня называют Странник Кирк, — ответил Кирк и повесил бронзовый щит на привычное место за спиной, а двуглавый топор пристегнул к поясу. — Я из Америки, это очень далеко отсюда. А вы?
— Мы местные, из Тантиса. Я Герно, капитан королевской стражи. А это, — он кивнул на своего похожего на труп компаньона, — Сабан, верховный жрец нашего милостивого правителя Вэнила, короля всего Кифа.
Жрец Сабан кивнул, и вялая улыбка чуть появилась на его бледных губах.
— Ты приехал издалека, чужеземец, — пробормотал он. — Как ты считаешь, вино и женщины Тантиса столь же приятны, как в твоей стране?
— Они почти одинаковы во всех краях, — проворчал Кирк. — Все это мне уже знакомо. Но горизонт манит меня, и я хочу поскорее вырваться из этих вонючих городских улиц.
— Возможно, — глаза Сабана превратились в осколки черного обсидиана, — ты не вкушал правильного вина... или настоящей женщины. — Знаком он подозвал тучного хозяина. — Мошенник, подай нам бутылку твоего лучшего цирианского!
Кланяясь, кабатчик пошел и тут же вернулся с кувшином и кубками. Сабан сноровисто наполнил кубки, но когда Кирк взял один, схватил его за руку.
— Вино и женщины — одинаковое зло, — прошептал он. — Посмотри в свой кубок!
Кирк уставился на искрящееся фиолетовое вино, но сначала ничего не увидел. Затем, словно шелест шелков, зазвучал голос старого жреца:
— Она прекрасна, поскольку волосы ее — сама тьма, а глаза точно звезды летней ночью. Кожа ее гладкая, словно отполированная слоновая кость, а губы красны, как гранат. Посмотри, как они шевелятся! Любимцами богов становятся те, кому она улыбнется!
Кирк резко втянул в себя воздух. Из фиолетовой глубины вина на поверхность медленно выплыло лицо девушки, наипрекраснейшей на свете. Она была молодая, как нарождающийся месяц, и чистая, точно утренняя роса. Несколько долгих секунд Кирк глядел, как видение растет, сбрасывает мутный туман, скрывающий ее, становится четким и ясным.