Редьярд Киплинг
Корабль, который стал кораблем
Корабль выходил в первый рейс. Маленький грузовой пароход водоизмещением всего тысяча двести тонн был построен по последнему слову техники. Конструкторы использовали лучшие из решений, найденных изобретателями и инженерами за сорок лет развития кораблестроения, и теперь считали, что его можно смело сравнить с самой «Луканией». Соорудите плавучий отель, не пожалейте денег на отделку кают с удобствами и салонов, и все расходы быстро окупятся; но в наше время, когда миром правят конкуренция и низкий фрахт, каждый квадратный дюйм торгового корабля должен обеспечивать как можно большую вместимость, дешевизну перевозки и требуемую скорость хода. Размеры судна были приблизительно двести сорок футов в длину и тридцать два в ширину, специальные приспособления позволяли в случае необходимости перевозить скот на главной и верхней палубах, но основой его гордости была емкость трюмов.
Хозяева — известная шотландская фирма — перевели корабль с северной верфи, где его спустили на воду и нарекли, в Ливерпуль. Отсюда ему предстояло доставить груз в Нью-Йорк. Дочь судовладельца, мисс Фрезиер, прогуливалась по палубе и восхищалась решительно всем: свежей краской, блестящей медью надраенных рукояток и особенно — прямым мощным носом, о который она разбила бутылку шампанского, когда корабль получил имя «Димбула». День стоял погожий, сентябрьский, и только что спущенное со стапелей судно, выкрашенное в свинцовый цвет, с красной трубой, выглядело очень нарядно. На мачте развевался флаг пароходства, проходящие суда время от времени приветствовали нового товарища, желали ему удачи на морских дорогах, и «Димбула» гудком отвечала им.
— Правда, замечательный пароход? — восторженно сказала мисс Фрезиер капитану. — Как будто отец его только вчера заказал, и вот, от него уже глаз не отвести. Прелесть, правда?
— Да, он, конечно, неплохо смотрится, — сдержанно отвечал шкипер, — но я должен вам сказать, мисс Фрезиер, дать кораблю имя — это еще не все. С вашего позволения, мисс Фрезиер, железки, заклепки, обшивка — они, конечно, собраны вместе так, что на первый взгляд перед тобой как будто и впрямь корабль, а на самом деле об этом говорить рано. Он должен еще стать кораблем.
— А по-моему, отец говорил, что по его заказу уже готов отличный корабль.
— Да, это, конечно, так, кто бы спорил, — шкипер усмехнулся, — но с кораблями так просто не получается. Все его части пока только пригнаны одна к другой, но они, изволите видеть, мисс Фрезиер, еще не сработались. У них пока такой возможности не было.
— Машина работает очень хорошо, даже здесь слышно.
— Да, конечно. Но и машина — тоже не весь корабль. Каждый его дюйм должен, почти как живой, приладиться к своему соседу. Притереться, как мы это называем.
— А как это делается? — спросила мисс Фрезиер.
— Не знаю, как и объяснить. Мы ведь можем только следить за судном и держать заданный курс, но если мы попадем в шторм — а, кстати, очень похоже, что так и будет, — тогда все выйдет само собой. Потому что, изволите видеть, мисс Фрезиер, корабль — это вовсе не консервная банка, запаянная со всех сторон. Корабль — это сложнейшая конструкция, которую различные нагрузки и напряжения растягивают в разные стороны, а он откликается на них так, как ему велит модуль упругости. К ним подошел старший механик мистер Бьюкенен.
— Я тут говорил мисс Фрезиер, что «Димбула» — пока еще не корабль, она им станет не раньше, чем пройдет через шторм. Как там у вас в машинном, Бьюк?
— Нормально, все по инструкции. Ритма пока, конечно, своего нет. — Он повернулся к девушке. — Поверьте, мисс Фрезиер, может быть, вы когда-нибудь убедитесь в моей правоте: от того, что симпатичная девушка дала кораблю имя, он вовсе не стал им по-настоящему.
— Буквально мои слова повторяете, мистер Бьюкенен — перебил шкипер.
— Ну, — засмеялась мисс Фрезиер, — это уже какая-то мистика, мне этого не понять.
— Да? Отчего же? Вы настоящая шотландка, я знал отца вашей матушки, он был родом из Дамфриза, и в области мистики вы должны чувствовать себя так же запросто, как на палубе «Димбулы», — сказал механик.
— Ну ладно, пора нам отплывать в открытое море, чтобы мисс Фрезиер могла получить свой доход. Не хотите ли выпить чаю у меня в каюте? Ночь мы простоим в доке, но если по дороге в Глазго вы про нас вспомните, не сомневайтесь, что мы уже загрузились и вышли в рейс — и все ради вас!
В последующие два дня они взяли две тысячи тонн груза и вышли из Ливерпуля.
Как только «Димбула» покинула порт, во всех ее углах сразу же начались разговоры. Когда в следующий раз будете плыть на пароходе, приложите ухо к стенке каюты, и вы услышите со всех сторон сотни различных голосов. Они дрожат и дребезжат, звенят и нашептывают, всхлипывают, булькают и хрипят, точь-в-точь, как телефонная трубка во время грозы. Деревянные суда скрипят, ворчат и потрескивают, железные вздрагивают и вибрируют сотнями шпангоутов и тысячами заклепок. В «Димбулу» было вложено очень много труда. Каждая деталь была пронумерована и снабжена иногда не только цифрой, но и литерой, чтобы ее легче было найти, и каждый кусок металла много месяцев провел в грохоте верфи, пока его ковали, тянули, штамповали, волочили или прокатывали. Неудивительно поэтому, что все они говорили по-своему, в точном соответствии с количеством затраченных на них усилий. Например, чугун молчалив, зато листы ковкой стали, шпангоуты, балки — литые, гнутые, клепаные — звучат беспрерывно. Их разговоры, конечно, не столь содержательны, как наши, поскольку они, сами о том не подозревая, посажены вплотную друг к другу в кромешной тьме и не умеют понять, что происходит.
Едва судно прошло мимо побережья Ирландии, угрюмая седая волна лениво влезла на его прямой нос и села сверху на шпиль — паровую лебедку для вытягивания якоря. И шпиль, и его движок были недавно выкрашены в зеленый и красный цвета. Да и вообще, кому придется по нраву, когда тебя окатывают холодной водой?
— Кончай эти штучки, — прошипел шпиль сквозь зубцы лебедки, — слышишь? Эй, эй, куда ты? Волна неуклюже перевалилась через борт и со смешком ушла в море.
— Нас много еще впереди, — сообщила новая волна и перекатилась через шпиль, наглухо привинченный к железной плите, покоящейся на поперечных стальных балках — бимсах.
— Нельзя ли наверху поспокойнее, — скрипнули бимсы. — Что происходит? То ни с того ни с сего твой вес удваивается, то вдруг приходит в норму.
— Я не виноват, — отвечал шпиль. — Раз за разом какая-то зеленая туша приползает и наваливается на меня брюхом.
— Обратись к плотникам. Ты уже не первый месяц сидишь на месте, и ничего подобного раньше не было. Нам и без тебя нагрузки хватает.
— Что касается нагрузки, — проскрежетал неприятный грубый голос, — вы, бимсы, хоть знаете, что ваши уродливые кницы приклепаны к нам и создают массу неудобств?
— Кто это говорит? — поинтересовались бимсы.
— Мы все говорим, — был ответ, — стрингеры обоих бортов, и если вы не перестанете колебаться вверх-вниз, мы с сожалением будем вынуждены принять ответные меры.
Стрингеры — это длинные стальные брусы, бегущие вдоль всего корпуса от кормы к носу. Они фиксируют положение стальных рам, по традиции со времен деревянных судов называемых шпангоутами, а те, в свою очередь, держат концы бимсов, идущих поперек палубы от борта к борту.
— Вы примете меры, вы?! — раздался долгий вибрирующий гул шпангоутов, многие десятки которых на расстоянии восемнадцать дюймов один от другого приклепаны к стрингерам, каждый в четырех точках. — Мы сомневаемся, что вам удастся что-нибудь предпринять, — и тысячи заклепок, которые соединяют корабль в одно целое, зашептали: — Нельзя ничего предпринимать, нельзя, мы не пустим! Не надо дрожать, не надо трястись. Держитесь, друзья, держитесь! Что это?