Я иду рядом с папой, едущим в кресле-каталке, и кладу руку ему на плечо, что ново для нас обоих. Он кладет свою руку поверх моей и улыбается:
— Готова ехать домой?
— Готова.
Я привожу посох бо и для Перл, чтобы мы могли практиковаться втроем, вместе с папой, и удивляю маму маленькой пурпурной питтайей, которую тайком пронесла в чемодане, засунув в две пары носков. Таможенники годами третировали нас на границе, и я решила, что с них причитается. Мамино обычно суровое лицо смягчается:
— Эвер, это мой…
— Любимый фрукт. Знаю, — улыбаюсь я. Не жемчужное ожерелье, конечно, но, по крайней мере, я показываю, что не забыла о ней.
Через несколько недель после моего возвращения домой, после окончания джетлага, и радостной встречи с Меган и Дэном, и телефонного разговора с Мэйхуа, который мы полностью проводим на китайском (благодаря нам она снова вернулась в университет), я завариваю чайник красного улуна и ставлю на кухонный стол три чашки:
— Мам, пап! Мы можем поговорить?
Мама, сидящая за обеденным столом, поднимает глаза от стопки счетов. Папа закрывает газету, снимает очки, протирает их краем рубашки и снова подносит к лицу.
Этим летом много чего произошло впервые; я в первый раз попросила родителей обсудить мои собственные новости. В последние месяцы я разочаровывала их по мелочам, хотя они никогда не узнают и половины. Временами я разочаровывала и себя, однако уцелела. И вот теперь у меня для них наготове самое серьезное из разочарований. Я сажусь напротив и начинаю:
— Я много думала на Тайване. Вам будет нелегко это услышать, но в сентябре я не пойду в Северо-Западный университет.
Папа снова снимает очки. Мама ставит на стол чашку с чаем.
— Эверетт…
— Пожалуйста, выслушайте меня. Я не хочу быть врачом. В глубине души я всегда это знала, но боялась признаться, — улыбаюсь я. — При виде крови у меня кружится голова. Не лучшее качество для начинающего медика.
— Это не должно тебя останавливать, — протестует папа, но я накрываю его руку своей:
— Я могла бы справиться с собой — ты меня так воспитал. Настоящая причина в том, — я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, — что я хочу танцевать. Ставить танцы. И у меня это хорошо получается. Я собираюсь сделать перерыв и поработать в студии Зиглера преподавателем, а на следующий год буду поступать в школу танца и оформлю заявку на стипендию. У меня есть съемки номера, который я поставила на Тайване, их можно использовать как преимущество при поступлении.
— В танцах карьеры не сделаешь, — звенящим, как утренний воздух, голосом возражает мама. — Начинать все сначала нецелесообразно. А вдруг ты не найдешь работу после школы танцев? Ни в один медицинский вуз тебя уже не возьмут. Нет, ты так много работала. Заканчивай медицинский и занимайся танцами на досуге.
— Мам, ты меня не услышала, — говорю я. — Я не буду учиться медицине.
Я достаю конверт, который пришел сегодня по почте, и протягиваю родителям письмо из Северо-Западного. С приложенным к нему чеком.
— Летом соседка по комнате научила меня торговаться. Я попросила вернуть наш задаток.
Мама отодвигает в сторону стопку счетов и берет письмо. Поднимает на меня взгляд. Я с болью замечаю новые морщины в уголках глаз и на лбу. Они углубляются.
— Как глупо! — Мамины натруженные руки падают на стол, и она встает:-* Танцами сыт не будешь! Как ты можешь так поступать с нами? С отцом? Неужели ты настолько неблагодарная — после всего, что мы для тебя сделали?
— Пола… — начинает папа, но мама не слушает.
— Не для того мы ее растили. И от всего отказались ради нее. От всего!
Я сижу на месте как приклеенная, обхватив руками горячую кружку. В начале лета мамины слова надорвали бы мне душу. В середине я бы взвыла и объявила голодовку. Ныне от ее взгляда у меня екает в желудке, словно я лечу вниз на американских горках. Но я тут же взмываю на следующий перекат.
В случае необходимости я бы умерла за своих родных. Эмигрировала бы в чужую страну, бросила танцы и целыми днями разматывала пропитанные кровью бинты, чтобы обеспечить своей семье еду и кров. Но именно ради них мне не нужно этого делать. Я не должна становиться человеком, который толкает санитарную каталку, пропах антисептиком и мечтает оказаться в другом месте — там, где живет его душа.