— Мама, папа, у вас обоих хватило смелости приехать в Америку, оставив родной дом. Папа бросил медицину, чтобы мы могли расти здесь. Это требовало мужества, и я унаследовала его от вас. Вы отказались от спокойной жизни и пошли на риск, чтобы добиться большего. Я занята тем же самым. Мне хочется с помощью танца привлечь внимание к маленьким, незаметным людям. Как тайваньские аборигены. Как… — У меня срывается голос. — Как наша семья.
Мама пулей вылетает из комнаты. Папа по-прежнему сидит, ошеломленный. Но он не злится — мы сохранили с таким трудом приобретенное взаимное доверие.
— Она одумается. — Папа пожимает мою руку и уходит к маме.
Долгий, мучительный разговор растягивается на много дней, прерываясь на еду, работу, успешное выступление Перл с моцартовской Сонатой до мажор, ее первый день в средней школе и трогательные проводы Меган. Но я рада этому разговору. Слишком долго скрывала я от родителей свою любовь к танцам — те самые мечты о большем. Отныне не буду.
Мама перестает общаться со мной. Но я знаю, что, даже если она заблуждается насчет моего будущего, она желает мне только добра. Папа, как обычно, говорит мало, но за его молчанием я чувствую поддержку, а не осуждение. Возможно, он всегда меня поддерживал. Папа знает, что значит расстаться со своей мечтой. А я теперь понимаю, что отказаться от устремлений родителей — не то же самое, что отказаться от самих родителей.
Я борюсь с другими сомнениями. Неужели я из тех девушек, которые страшатся научной или традиционно мужской карьеры? Но ответ — нет. Я люблю своих родителей за то, что они никогда не рассматривали мой пол как препятствие для карьерного успеха. Это дало мне возможность выбора, который Софи никогда не применяла к себе. Потому что у меня есть выбор. И я делаю его не вслепую. Я проследила весь путь и твердо знаю, что буду в тысячу раз счастливее, танцуя на сцене любительского театра, чем консультируя Овальный кабинет в качестве главного военного хирурга.
Из Дартмута звонит Софи: ее соседка по комнате, как и Спенсер, мечтает однажды выставить свою кандидатуру на выборах, а сама Софи уже положила глаз на должность президента клуба предпринимателей. Ксавье, с которым Софи созванивается раз в неделю, отказался от места в Пенсильванском университете, которое отец добыл для него благодаря большому пожертвованию, и переехал в Лос-Анджелес, чтобы работать художником в независимом театре — это место он получил благодаря человеку, купившему «Трех стариков».
— А главное, ты не поверишь, — говорит Софи. — Дженна поступила в медицинскую школу Северо-Западного университета!
— Нет! — Я вцепляюсь в трубку. — Она заняла мое место.
— Это Марк наплел, да? — раздраженно восклицает Софи. — Одна азиатская девушка ничем не хуже другой. Дженна берет академотпуск на год, чтобы поработать с психологом.
— Я рада, — говорю я. — Рада, что мое место досталось ей.
Двадцать второго августа по пути в Йель к нам в гости заезжает Рик, и папа делает за ужином неожиданное объявление. Он все еще ходит на костылях и переведен на облегченный режим труда.
— Я решил уволиться из Кливлендской клиники и полностью посвятить себя консультированию. Доктор Ли уже давно меня уговаривает, он раздобыл для меня еще один контракт в Тайдуне.
Я вскакиваю с места, чтобы обнять его:
— Папа, это потрясающе! Поздравляю!
— Риск есть, — признается папа. — Если дела пойдут плохо, возможно, я буду зарабатывать меньше, чем в больнице. Кажется, время не самое удачное: ты не пошла в мед… э… то есть изменила планы. Но я обдумывал этот шаг десять лет. А ты так счастлива. Наверное, никто из нас не в силах наступить на горло своей песне.
— Наверное, — соглашаюсь я.
Рик предлагает папе помочь с обустройством удаленного офиса, и они вдвоем несколько дней возятся в кабинете, подключая вайфай-усилитель, блок питания и экран дистанционного присутствия.
— Спасибо тебе! — Я обнимаю Рика за талию, а он меня за плечи, и мы любуемся новым офисом.
— Вечер встречи выпускников в октябре, — напоминает мне Рик, когда папа включает настольную лампу.
Папа поворачивается ко мне спиной, и я украдкой целую Рика.
— Я обязательно приду.
Мама празднует первый контракт папы, разорившись на белые жалюзи, о которых всегда мечтала. «Это поможет папе сосредоточиться, когда ему потребуется уединение», — оправдывается она. Но когда я танцую рядом с гостиной под песню, звучащую у меня в голове, собираясь в студию Зиглера, где я теперь преподаю, то тайком замечаю, что мама сидит на диване и с улыбкой любуется своими жалюзи. Какие разительные перемены!