— Эвер, ты такая ханжа! Это искусство, а не порнография.
Но на ее губах играет торжествующая улыбка. Софи — сама сексуальность. Пока она принимает позу за позой, а Яньне запечатлевает идеальные очертания ее ягодиц, мое сердце терзает лютая зависть.
Помню один день в парке, когда мне было шесть лет. Я ела зеленое яблоко, сидя на траве в юбке, а мама гневно накинулась на меня, испугав и доведя до слез. Очевидно, я слишком широко раздвинула ноги. Осрамилась перед гулявшими в парке людьми, многие из которых, вероятно, ничего и не заметили. Попреки только множились, когда мое тело начало обретать взрослые формы и выставлять их напоказ было еще позорнее.
Хватит, мне надоело стесняться своего тела!
Я меняю наряд уже в третий раз. Софи закутывается в халат и, покопавшись в чаше с леденцами, плюхается на диван, чтобы понаблюдать за моей последней съемкой. Нервно сглотнув, я ступаю босиком на задник, убирая за ухо непокорную прядь. Я выбрала самый дерзкий наряд, на какой только осмелилась. Прозрачная юбка с разрезами до середины бедра; топ без рукавов, открытый спереди и струящийся по бокам, как крылья ангела. Одна-единственная золотая английская булавка скрепляет на груди тончайшую, словно лепесток, ткань, под которую ничего невозможно надеть. Ни лифчик, ни трусики. Вот это уже по-настоящему рискованно, в стиле Софи.
Я делаю глубокий вдох. И, следуя указаниям Янь-не, поднимаю руки в освобождающем жесте. Выгибаю спину. И шею. Булавка стягивает едва заметные покровы. Разрез на юбке соблазнительно ползет вверх по ноге. Софи, закинув ступни на подлокотник дивана, переводит:
— Опусти подбородок — отлично! Теперь откинь волосы — это сделает тебя свободнее. Да, великолепно! Неплохо для моей детки-соседки!
Я скрежещу зубами — Софи иногда такая зазнайка! Однако робость, которую я испытывала в начале фотосессии, испарилась. Я никогда не ощущала себя такой раскрепощенной. И такой чувственной.
Сделав несколько десятков снимков, Яньне показывает мне большим и указательным пальцами: окей.
— Еще разок, — прошу я.
Если Софи не побоялась сняться голой, я тоже смогу. Повернувшись спиной к камере, я повожу плечами, и мой наряд соскальзывает вниз, к лодыжкам. Полностью обнаженная, я делаю шаг в сторону и носком отбрасываю вещи с задника. Сердце мое бешено колотится, и хотя сейчас спереди меня видит только Софи, я прикрываю одной рукой груди, а другой пах.
В первый раз за все это время Софи умолкает.
Оцепенев от ужаса, я продолжаю стоять, а вспышки камеры Яньне отражаются от фона. Я раскрываю руки, чтобы предстать в новой позе. Откидываю голову назад, позволив волосам каскадом ниспадать на поясницу. Изгибаюсь вбок, как мраморная статуя речной нимфы. Правило «Одеваться как монашка» уничтожено на корню.
И вот наконец щелканье затвора стихает. Яньне произносит что-то по-китайски. Софи больше не улыбается.
— Съемка закончена.
— Уже?
— Я же тебе говорила. Через несколько минут придет следующий клиент.
Я не двигаюсь с места. Это искусство, а не порнография. И пусть мною владеет ребяческое желание, но я хочу увидеть свое тело таким, каким никогда его раньше не видела. Таким же красивым, свободным и дерзким, как у моей соседки по комнате — нет, даже более дерзким, чем у Софи, которая все утро называла меня деточкой, а теперь не в силах вымолвить ни слова.
— Всего одна поза, — говорю я. — Только для моих глаз.
— И для моих! — восклицает Софи. — Мы ведь придем забирать снимки вместе, правильно?
Но она переводит для Яньне, которая уже поднимает камеру. Я обнимаю себя руками и внутренне собираюсь, как за мгновение до потрясающего начала нового танца. Снаружи как будто уже слышатся шаги следующего клиента Яньне. Мое время на исходе. Пора! Я опускаю руки вдоль тела, мягко изгибая запястья, и поворачиваюсь лицом к Яньне, отдаваясь шквалу ослепительных вспышек.
Глава 14
— Не надо было этого делать, — бурно раскаиваюсь я, пока мы с Софи идем по уставленному мопедами тротуару к метро: она возвращается в «Цзяньтань», я еду в балетную студию Сыту. — Последний снимок…
От воспоминаний меня бросает в краску. Стоит закрыть глаза, и я снова вижу фотовспышки, чувствую их на своей обнаженной коже. Хуже всего, что, действуй я по собственному усмотрению, надела бы бело-красный комбинезон и вернулась в Штаты довольная как слон. Почему? Ну почему все, что говорила мне мама, толкает меня на безумные поступки?