После того как моя учительница пожаловалась, что я говорю как двухлетний ребенок, даже мои родители не смогли вынести такого позора. Этим летом у меня точно не будет времени на китайский. Но где-то на задворках сознания уже слышится тревожный звоночек.
— Я пыталась тебе втолковать. — Мама достает из кармана еще один листок бумаги, сложенный вчетверо. Косится на моих друзей. Потом она пожалеет, что вспылила в их присутствии, но уже не переиграешь. — Мы с отцом считаем, что тебе пора изучать родную культуру. Мы отправляем тебя в лагерь. На Тайвань.
— На Тайвань?
Родители давно твердили, что собираются свозить нас в Фуцзянь — провинцию на юго-востоке Китая, где они родились, познакомились в институте и откуда уехали, когда папа окончил медицинский. Но у нас вечно не хватало денег на поездку. Родственников там тоже не осталось. Мамины родители умерли еще до моего рождения, а папины — вскоре после него.
О Тайване я знаю только, что это остров у побережья Фуцзянь и что оттуда родом мой дядя Джонни, муж маминой сестры из Ванкувера. С таким же успехом мама могла бы объявить, что я полечу на Луну. Мы не можем позволить себе такую поездку, учитывая предстоящие расходы на мою учебу, да и Перл уже на подходе.
— Это хорошая возможность. — Папа снимает кепку, внезапно посерьезнев. — Изучишь традиционные иероглифы фаньтицзы[5].
Я едва вникаю в его слова.
— Я не могу уехать на неделю…
— На восемь недель, — поправляет мама. — Смена начинается в эти выходные.
— В эти… в эти выходные? Никуда я не поеду! — взрываюсь я. — Я поступила в Северо-Западный университет! Сделала все, чего вы требовали. Я ни в чем не провинилась!
— Провинилась? Это ведь не наказание! — К моему удивлению, мама сама чуть не плачет. — Тетя Лилиан расхваливала этот лагерь. Молодежи там очень нравится. А твой билет жутко дорогой. Безвозвратный!
— Погоди, — кричу я. — Вы что, уже купили билет?
— Я продала свое ожерелье из черного жемчуга!
Мамино ожерелье из черного жемчуга! Подарок ее отца, который умер, когда ей было пятнадцать — меньше, чем мне сейчас. Сколько раз я наблюдала, как мама в годовщину его смерти доставала эту нитку и полировала жемчуг красным шелковым лоскутком? Она часто рассказывала историю о том, как гунгун[6] привез ей ожерелье из неудачной деловой поездки в Гонконг.
В мамином ожерелье отзываются эхом все их предыдущие жертвы: вот она шаркает шлепанцами по коридору, складывая постиранное белье, потому что приняла на себя мои домашние обязанности, пока я училась до глубокой ночи; вот шрам от пореза на пальце — мама разделывала черных кур, чтобы накормить дочку во время выпускных экзаменов; папа возил меня на практику в клинику; а скольких тревог стоила им подача заявлений на медицинские факультеты.
Меган сжимает руку Дэна.
«Скажи им, скажи им, скажи…»
В моем сердце бушует война. Меня терзают те же угрызения совести, что появляются в День матери, когда я не нахожу в себе должной благодарности. Ничего похожего на благодарность.
Одно дело — увиливать от мелочного надзора, установленного мамой. И совсем другое — отказаться от упорной борьбы за обеспеченное и достойное будущее нашей семьи. Родители перережут себе глотки, лишь бы я была счастлива, а в благодарность за это я последую дорогой, которую они выбрали для меня.
Мне следовало знать, что нельзя позволять себе так увлекаться.
Плечи мои никнут. Я не в силах смотреть в глаза Меган.
— Надо найти паспорт, — бормочу я и бреду к машине, оставив свое сердце в мусорном баке и задыхаясь, как выброшенная на берег рыба.
Глава 4
Я плюхаюсь на крышку папиного клетчатого чемодана и дергаю бегунок с кисточкой, пытаясь застегнуть молнию на последнем угле, чтобы успеть-таки на дневной рейс. Тут раздается стук в дверь. Я знаю, что это папа, потому что он единственный, кто стучится.
— Входи, — кряхчу я.
Папа держит в руках мягкий черный футляр. Его седеющие волосы зачесаны на лысину. Папе пятьдесят пять лет, у него узкое лицо, серое и морщинистое, как карта Скалистых гор, не то что у отца Меган, адвоката, который вполне сойдет за ее старшего брата.
— Помощь нужна?
— Сама справлюсь.
Папа входит пригнувшись, словно у меня низкий потолок. Я по большей части недооценивала свою комнату, но теперь, перед отъездом, это место — с репродукциями Дега, сиреневой сумкой и тайником с арахисовыми кексами — кажется мне моим единственным убежищем.
— Это не для Тайваня. Но я бы хотел, чтобы он был у тебя.
5
Разделение на традиционные (полные) и упрощенные китайские иероглифы (соответственно фаньтицзы и цзянь-тицзы) возникло в результате реформы, осуществленной правительством КНР в 1950-е годы. Традиционные иероглифы официально приняты на Тайване, в Гонконге и Макао, а также в зарубежных китайских общинах.