— Я принесла немного риса. — Я держу полиэтиленовый мешочек с пригоршней отварного риса, выпрошенного у поваров. — Можно сделать рисовоглиняные буквы.
Это совет Перл. Мы смешивали рис с серой глиной и лепили на столе буквы, пока рис не затвердевал.
— Круто, — говорит Ксавье и показывает видавший виды DVD-диск. — На сегодняшний вечер у меня припасено кое-что другое. «Фонг Сайюк». Ты ведь сказала, что его стоит посмотреть.
Фильм про кун-фу.
— Я сказала: наверное, — улыбаюсь я. — В первый день, когда ничего не понимала. Он вспомнил. — Я согласна.
Ксавье вставляет диск в DVD-плеер и гасит свет. Фильм старый, актеры переигрывают, но по мере того, как на экране разворачивается история, я все глубже вжимаюсь в диван. Мне приходится читать субтитры: честолюбивый китайский боец участвует в состязании, чтобы получить руку дочери могущественного бандита, а затем отправляется спасать своего отца.
— Не могу поверить, что смотрю это. То есть такие фильмы любит мой отец. Некоторые девичьи штучки довольно старомодны, но сама история хорошая.
— Знаешь, у фильмов о кун-фу дурная репутация. На самом деле они не про драки. А про честь. Про славу. Про самопожертвование.
Ксавье бьет себя в грудь, вызывая у меня улыбку.
Когда начинаются титры, я аплодирую.
— Вот это да! Когда Джет Ли взваливает погибшего друга себе на спину и вместе с ним одолевает врагов, это потрясающе…
— Величайшая сцена в истории кино о кун-фу.
— Прямо мурашки по коже. Ты был прав насчет хореографии. Спасибо. Я бы никогда не стала смотреть это сама.
Ксавье заправляет прядь волос мне за ухо. Его пальцы задерживаются у меня на шее, но в этот раз я не отстраняюсь. Мне давно пора спать, но Мэйхуа еще не пришла.
— Почему ты мне доверяешь? — спрашиваю я.
Его пальцы скользят по моей руке вниз, до локтя, очерчивая контур фигуры.
— Ты никому не рассказывала про мои рисунки?
— Рассказывала — до того, как узнала, что они твои.
— Вот именно.
Хотя весь «Корабль любви» считает сплетни невинным развлечением, мне в голову не приходило разболтать, что это он рисовал мои портреты.
— Я не выдаю чужие секреты.
Пальцы Ксавье касаются тыльной стороны моей ладони.
— Большинство людей это не останавливает.
Я высвобождаюсь.
— Можно посмотреть новые наброски?
Ксавье на миг удерживает мой взгляд. Потом кладет мне на колени свой альбом и показывает пятиарочные ворота Национального дворца-музея. Кусок мяса из яшмы — желтоватая прослойка лоснящегося жира аппетитная, будто настоящая. С каждой новой страницей наброски становятся все увереннее.
— Ты должен сделать свой номер для шоу талантов, — говорю я.
— С картинами? — усмехается Ксавье.
— Конечно, почему нет? Можно сделать эскиз настенной росписи и выставить его в зале.
— Я лучше буду показывать свои рисунки тебе.
Под его взглядом я заливаюсь румянцем. И кошусь в сторону прямоугольного футляра, из которого Ксавье достает узкий рулон. Он разворачивает рисунок, изображающий трех стариков в черных шляпах, сидящих в ряд; позади них виден продавец кухонной утвари на вечернем рынке. Бороды у стариков седые, с редкими черными прядями. Их хлопчатобумажные одеяния залатаны, местами запылены. Необычный выбор сюжета для парня из состоятельной семьи.
— Я увидел их и подумал, что, наверное, когда ты стар, то обретаешь покой. Может, весь секрет в том, чтобы офигительно долго жить рядом с подходящими людьми.
— О… — В моем сердце звенит нежная струна. — Мне нравится.
Над стариками действительно висит облако покоя. И задумчивости. Ксавье обнажил свою душу.
— Я нарисовал это для тебя, — бормочет он.
Сама не сознавая, я наклоняюсь ближе и задеваю своего собеседника коленом. Чувствую запах геля для волос и одеколона. Закрываю глаза и пытаюсь дышать ровнее. А вдруг я действительно решила идти одним путем с ним? Ксавье рисует, я танцую, мы оба занимаемся искусством и подбадриваем друг друга. Он нарисовал десятки моих портретов и как будто уверен во мне.
— Ксавье, я не знаю…
Его мягкие губы обрывают фразу. У них привкус сахарной пудры. Я отстраняюсь, но прежде чем успеваю понять, наслаждаюсь я поцелуем или злюсь, что Ксавье вырвал его у меня, на лестнице раздаются шаги. Дверь с грохотом распахивается, и в комнату вбегает Софи, ее любимое оранжевое платье смято, словно она спала в нем. Софи прижимает костяшки пальцев к скуле. Отводит от нас взгляд, но глаз над ее рукой лиловеет, как влажная тушечница.