Он высвободился от Яны и пошел по раскисшей извилистой дороге вниз, к бухте, где еще двигались светляки фонарей.
Старенький, видавший виды траулер Чейна терся бортом об обшитый старыми покрышками причал. Это было самое большое судно в индейской флотилии, пожалуй, чуть-чуть больше пятидесяти футов от носа до кормы, широкое, с продолговатым корпусом. Почти вся краска с бортов облупилась, кое-где виднелись заплаты, но все они находились выше заметной темной полосы ватерлинии. Посреди палубы, чуть сдвинутая к корме, была широкая приземистая кабина, выкрашенная в бордовый цвет, с несколькими металлическими иллюминаторами. В дождливое небо смотрели голые мачты с туго свернутыми парусами, со снастей капало. На корме стояли лебедки, лежали сети, какие-то железные бочки. Судно казалось солидным, надежным – продолговатый притупленный нос, надстройка, чистый четкий контур.
Приблизившись, Мур различил на плоской корме выцветшие, когда-то красные буквы: «Гордость». Сильная зыбь качала траулер, терла бортом о покрышки; скрипели и стонали доски, глухо плескала у носа вода.
На юте возилось несколько голых по пояс карибов – убирали сети и тросы. Работали помпы; из шлангов на корму выплескивалась вода. Один из индейцев пронес объемистый сверток из прозрачного пластика, но Муру не было видно, что это. Он подождал. Индеец открыл дверь каюты и исчез внутри.
– Где Чейн? – крикнул Мур тому, кто был к нему ближе всех.
Кариб поднял голову и угрюмо посмотрел на него, потом повернулся к Муру спиной и покатил тяжелую железную бочку дальше.
– Эй! – Мур ухватился за тянувшуюся вдоль причала ограду, перегнулся и крикнул другому индейцу, дальше на палубе: – Эй! Позовите Чейна!
Но тут дверь каюты вновь открылась, и из нее появился человек, который занес внутрь сверток, а за ним – Чейн, что-то отрывисто, резко, приказным тоном говоривший ему. Чейн заметил Мура и подошел к планширу.
– Что вы здесь делаете? – спросил он угрожающе. – Я же велел вам проваливать!
– Я хочу пойти с вами, – объяснил Мур.
Несколько мгновений Чейн молчал. Потом он сказал:
– Уходи домой, белый. Эта охота не для тебя.
И отошел от борта.
Мур отчаянно замахал руками:
– Постойте! Погодите! Прошу вас! Вы вряд ли поймете, но для меня это очень важно. Я не буду обузой, я сам плавал, я могу подменить любого из команды. За мной не придется присматривать!
– Зачем вам это? – спросил индеец.
– Я… хочу быть там, – сказал Мур. – Лично удостовериться, что лодка не вернется. Позвольте мне пойти с вами.
– Вы сошли с ума, – сказал Чейн.
– Нет. Я нашел эту сволочь, из-за меня она всплыла. Если бы не я, по Кокине этой ночью не гуляла бы смерть. Как вы не понимаете? Я должен быть там, обязательно, у меня есть право помочь вам остановить эту тварь… может статься, у меня даже больше прав на это, чем у вас.
Чейн хмыкнул.
– Нет, не больше.
– Ну так как? – настаивал Мур, отмахнувшись от этого замечания.
Чейн внимательно присмотрелся к нему. Он вдруг протянул руку, крепко взял Мура за запястье и потянул к себе, пока траулер не поднялся на гребне очередной волны.
– Ладно, – сказал он. – Но старайтесь не мешать мне.
«Гордость» снова качнулась, разбив крутым боком бурлящую пену, и затихла. Тогда с причала на палубу кто-то спрыгнул. Чейн круто обернулся, а рыбаки разинули рты.
Яна откинула волосы с лица, и мокрые пряди рассыпались по ее плечам.
– Я с вами, – объявила она мужчинам.
Не успел Чейн и рта раскрыть, как девушка подступила к нему. Индеец попятился.
– Выслушайте меня. Прежде всего хочу довести до вашего сведения, что то, что вы задумали, – безумие. Я сама дура набитая, что пришла сюда, но если вы намерены догнать подводную лодку, а тем более заметно замедлить ее продвижение, без меня вам не обойтись. Я знаю эти лодки вдоль и поперек, я знаю, где слабые места в их броне, знаю, где ее можно протаранить, чтобы лишить маневренности. И еще я знаю, что траулер против подводной лодки, даже такой старой и медленной, это самоубийство. И не заводите старую песню о том, что-де женщина на борту приносит несчастье – меня этим не проймешь, только зря потратите время.
Приоткрыв рот, Чейн, как зачарованный, смотрел на нее. Дождь заливал испещренную шрамами половину его лица.
– Если кто-нибудь из вас начнет лезть не в свое дело, окажетесь за бортом, понятно? Если уж вам так приспичило, помогите ребятам перетащить бочки с соляркой. Давайте! – Он наградил Яну уничтожающим взглядом и вернулся в рубку.
Трюмный люк был распахнут; Мур помог какому-то индейцу протащить тяжеленную бочку по палубе и спустить ее в трюм, а Яна убирала у них с дороги тросы. Кошмар, думал Мур, кативший по палубе четвертую бочку, что если мы ошиблись и лодка идет вовсе не к Ямайке, а к Тринидаду и Южной Америке? Нет, нет; он был уверен, что некогда служившее в военном флоте чудовище, снедаемое яростью и жаждой крови, отправит субмарину охотиться на грузовые суда в районе морских сообщений. Что если мы опоздали, что если лодка ускользнула, что если страшную команду уже не остановить?
Примерно за сорок минут траулер был приведен в полную готовность. С нижней палубы донесся гортанный рокот, закурился белый дымок выхлопов, задраили люк. Несколько индейцев спрыгнули на причал и стали убирать швартовы. Под ногу Муру подвернулся пустой деревянный ящик с полустертой, сделанной по трафарету надписью «НЕ КАНТОВАТЬ», и он пинком отшвырнул его в сторону. Команда собралась на юте. Они покинули траулер и стояли под дождем, глядя, как «Гордость», отдав швартовы, отходит от причала. Кто-то помахал на прощанье рукой.
– Чейн их оставил! – сказал Мур Яне и пошел в рубку.
Внутри просторной каюты с покрытыми темным лаком дощатыми переборками стоял штурманский стол; в глубине рубки горела укрепленная на стене керосиновая лампа. Подволок был из толстых, некрашеных деревянных брусьев. Чейн, который почти касался его головой, стоял за полированным штурвалом с восемью спицами, перед тускло освещенными приборами. На уровне его плеча на полке примостилась рация. Мур громко сказал, перекрикивая шум двух дизелей:
– А что же остальные?
Чейн, не отрывая глаз от моря за широким стеклом в деревянной раме, переложил штурвал на несколько градусов влево, и стекло забрызгала пена.
– Остались на берегу со своими семьями. И вы, и женщина сами напросились сюда, Мур. Если вы передумали, плывите обратно, я не против.
– Но вам же понадобятся люди!
– Я ни с кого не требую больше, чем он сам хочет дать, – сказал Чейн. – Их место в Карибвиле, с близкими. Они помогли мне подготовиться, а большего я у них просить не вправе.
– Но вы ничего не сможете в одиночку, – возразил Мур.
– Я не один.
Вошедшая в рубку Яна вопросительно посмотрела на Мура. На стекло обрушился дождь пополам с морской водой; нос траулера высоко задрался и резко опустился. Яна ухватилась за деревянный брус подволока, чтобы не упасть.
– Если вы передумали… – повторил Чейн.
– Нет, – ответил Мур и повернулся к Яне: – Вам не следовало бы быть здесь.
– За меня не волнуйтесь, не маленькая.
Чейн сердито засопел.
– Либо сию секунду убирайтесь с моего корабля, либо идите на бак и смотрите за морем.
Из рубки Муру видно было бурлящее море. Небо из черного становилось серым – быстро светало. Сильный ветер гнал низкие тучи, рвал облачную пелену, и в прорехи пробивался промозглый желтоватый свет. Мур вышел на палубу, на резкий колючий ветер, и увидел, что в небо поднимается черный столб дыма. Он висел точно над деревней, и сердце Мура мгновенно подкатило к горлу.
– Чейн, – позвал он, показывая на дым. Индеец выглянул, не выпуская штурвала из сильных рук. «Деревня горит», – сказал он, задыхаясь от ярости. В горле застрял комок. Чейн развернул траулер, очень медленно, чтобы волны не перехлестывали через левый борт, перевел рычаг управления двигателями на «малый вперед», и шум дизелей стал тише. Холодные угрюмые глаза Чейна смотрели в одну точку.