Я медленно спустился по трапу в штурманскую рубку. Быть может, судовой журнал сможет хоть что-то прояснить? С этой мыслью я подошел к столу и обнаружил, что журнала там больше нет. Я прошел в рулевую рубку и на мгновение замер при виде огромной волны, вздымающейся из мрака за левым бортом. С гребня волны струилась пена. Она с грохотом обрушилась на железный фальшборт, а затем погребла под собой всю переднюю часть судна. Все, за исключением мачты и грузовой стрелы, скрылось в бушующей белой пене. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я снова увидел нос судна, и из моря как бы нехотя поднялись смутные очертания фальшборта.
Сбежав по трапу, я бросился в каюту капитана, но его там не оказалось. Я заглянул в кают-компанию и в камбуз и только тут догадался, что он, видимо, снова в кочегарке. Я нисколько не сомневался в том, что нам необходимо сделать. Первым делом мы должны были запустить насосы. Но в машинном отделении было темно, и я не услышал звука забрасываемого в топки угля. Я вышел на переходный мостик и закричал, но в ответ раздалось только эхо моего собственного голоса — едва слышный звук, заглушенный грохотом волн о корпус парохода и плеском воды в трюме.
Внезапно на меня нахлынуло ужасающее и совершенно детское чувство одиночества и утраты. Я не хотел оставаться один на этом пустом корабле. Желание разыскать капитана обострялось с каждой секундой, и я поспешил вернуться в его каюту. Как и в прошлый раз, она оказалась пуста. Лязг металла заставил меня толкнуть дверь и выбежать на шлюпочную палубу. И тут я увидел его. Он шел ко мне, шатаясь от усталости. Широко раскрытые глаза смотрели с мертвенно-бледного лица, с которого он смыл пот и угольную пыль. Вся его одежда почернела от этой пыли, а за его спиной я увидел совковую лопату, скользящую по накренившейся палубе.
— Где вы были? — воскликнул я. — Я не мог вас найти. Что вы делали все это время?
— Это не твое дело, — пробормотал он заплетающимся от усталости языком.
Пройдя мимо меня, он скрылся за дверью каюты.
Я вошел за ним.
— Что там? — спросил я. — Насколько сильна течь? Волны уже захлестывают нос.
Он кивнул.
— Теперь так будет все время, пока не лопнет крышка люка. После этого от морского дна нас будет отделять только раскрепленная подпорами переборка.
Его монотонный голос был лишен каких-либо интонаций. Либо ему с самого начала было все равно, либо он уже примирился с неизбежным.
— Но если мы запустим насосы… — Я насторожился, заметив, что он меня не слушает, а затем взорвался: — Черт возьми! Именно этим вы и занимались, когда я поднялся на борт, верно?
— Откуда ты знаешь, что я делал? — вдруг гневно воскликнул он, хватая меня за локоть и вонзая в меня свой жесткий неистовый взгляд. — Откуда ты знаешь? — повторил он.
— Из трубы вилась струйка дыма, — поспешно ответил я. — А кроме того, вся эта угольная пыль, которой вы были покрыты. — Я не понимал, что его так завело. — Это указывало на то, что вы были в кочегарке.
— В кочегарке? — Он медленно кивнул. — Да, конечно.
Он выпустил мою руку, и все его тело обмякло, утратив запал.
— Если насосы удержали ее на плаву в Гибралтарском проливе… — снова начал я.
— Тогда у нас был экипаж, и мы шли на всех парах. — Его плечи уныло ссутулились. — Кроме того, тогда воды в переднем трюме было гораздо меньше.
— В борту пробоина? — спросил я. — Дело в этом?
— Пробоина? — Он уставился на меня. — С чего ты…
Он запустил всю пятерню в волосы, а затем медленно провел ладонью по потному, землистому и очень усталому лицу. Корабль накренился и задрожал под ударом очередной волны. Я увидел, как все его мышцы напряглись, как будто нападению подверглось его собственное тело.
— Долго она не продержится, — прошептал он, говоря о «Мэри Дир», как о женщине.