– Не знать ничего больше! – повторил Филипп, не отрывая глаз от записки. – Но, дорогая матушка, я хочу и должен знать больше! Прости мне, дорогая, если я, вопреки твоему желанию, не стану терять времени на размышления – это было бы даром потраченное время, раз я уже бесповоротно решил узнать все, что касается этой тайны.
Набожно приложившись губами к подписи матери, Филипп, не торопясь, сложил записку, положил ее в карман и, взяв ключ, пошел вниз.
Было около полудня, когда Филипп подошел к запертой двери роковой комнаты. Солнце ярко светило; небо было ясно, и все кругом в природе улыбалось. Сказать, что, отпирая дверь, Филипп не испытывал жуткого чувства, было бы неверно: ему было жутко, и сердце его дрогнуло, когда, повернув с некоторым усилием ключ в замке, он толкнул дверь и распахнул ее. Но у него был достаточный запас мужества и самообладания, чтобы справиться с этим жутким чувством. Тем не менее он не сразу вошел в комнату; он остановился на пороге: ему казалось, что он вторгается в убежище какого-то бестелесного духа, который вот-вот предстанет перед ним. Обождав минуту, он переступил за порог и стал оглядывать комнату.
Он не мог хорошо различить предметы, так как ставни были закрыты, и только через щели в них врывались в комнату три ярких луча солнечного света, показавшихся ему в первый момент чем-то сверхъестественным. Чтобы лучше разглядывать предметы, Филипп принес из кухни свечу и с глубоким вздохом облегчения вернулся в таинственную комнату.
Все было тихо. Стол, на котором должно было лежать письмо, стоял за дверью и потому в данный момент был скрыт от глаз Филиппа. Твердыми шагами прошел юноша через комнату к окну с намерением раскрыть ставни, но при воспоминании, каким сверхъестественным образом эти ставни распахнулись и затем снова закрылись в последний раз, руки его слегка задрожали.
Когда ставни были раскрыты, целое море света ворвалось в комнату и на мгновение ослепило юношу, и, страшно сказать, этот ворвавшийся сюда веселый дневной свет смутил Филиппа больше, чем царивший здесь раньше полумрак. Со свечой в руке он поспешил выйти на кухню и здесь, опустив голову на руки, просидел некоторое время в глубокой задумчивости, прежде чем собрался с духом снова вернуться в ту комнату.
На этот раз он вошел уже совершенно смело и ясно отдавал себе отчет в том, что он видел.
В комнате было всего только одно окно; против входной двери находился камин, а по обе стороны его стояло по высокому буфету темного дуба. Пол комнаты был чист, несмотря на то что пауки протянули по нему во всех направлениях свои паутины. С середины потолка спускался зеркальный шар, обычное в то время украшение гостиных, но и он был окутан густою сетью паутин, так что напоминал громадный кокон. Над камином висело две или три картины в рамах со стеклами, затянутыми сплошным слоем пыли, сквозь который трудно было различить что-нибудь. На камине стояло художественной работы изображение Пресвятой Девы Марии из чистого серебра в небольшом киоте из того же металла, но все это потемнело и потускнело настолько, что скорее походило на темную бронзу или чугун. По обе стороны этой святыни красовались индийские фигурки и вазочки с цветами. Стеклянные дверцы буфетов также были запылены настолько, что едва можно было различить, что скрывалось за ними; только там и сям можно было заметить блеск серебра, которое за стеклом не успело еще совершенно почернеть.