— Магистрат согласился? — быстро спросил Генрих.
— Согласился… Не знаю уж, может Клаус подкупил их обещанием выдать какой-то из своих кладов — много слухов про те клады ходило. Или решили народ лишним зрелищем порадовать… Но глашатай объявил во всеуслышание: мимо скольких виселиц атаман без головы прошагает, столько, значит, осуждённых и помилуют. Ох, что тут началось… Народ спорит, ставки делает. Я и сам, помню, три талера поставил — на то, что даже с колен не поднимется. Видел, конечно, как курицы обезглавленные по двору мечутся, но чтоб человек… Не бывает. Но он встал! И пошёл!! Представьте, герр Генрих: из шеи струя кровавая хлещет, чуть не на локоть в вышину — а он идёт!!! Медленно так, грузно, словно смертельно уставший… Дурно мне сделалось, про три талера позабыл даже. Мимо восьми виселиц отшагал, потом споткнулся, упал. И снова на колени встать попытался — кровь уже еле-еле текла… Да не вышло по второму разу, поворочался и затих. Поневоле поверишь, что продал-таки старый Клаус душу дьяволу — недаром столько лет никто его изловить не мог… Невозможно без сатанинской помощи для человека такое…
— Советники выполнили обещанное? — спросил Генрих, жадно слушавший рассказ старого моряка.
— Не знаю уж… Но восемь виселиц в тот день пустыми остались. Уверен, что потом казнили их потихоньку, где-нибудь в застенке. Слово словом, но как моряк вам скажу: отпускать таких людей совсем не с руки… А половина магистрата — арматоры, судовладельцы. Кто же из них сельдевую акулу в собственный рыбный пруд запустит?
— Магистрат вольного города Гамбурга всегда держит слово! — веско заявил Питер Штауфманн. — Им обещали сохранить жизнь, но не обещали вернуть свободу. Все умерли своей смертью, но к пиратскому промыслу ни один из них не вернулся.
Он впервые с начала разговора улыбнулся, вспомнив, как именно умирали помилованные пираты: сидели, скрючившись, в бочках из-под сельди с круглыми отверстиями, прорубленными в донцах для шей. Бесконечно долгие месяцы заживо гнили в собственных нечистотах…
— А в народе ходит слух, что Клаус счёл слово нарушенным… — медленно проговорил шкипер. — И именно здесь всплывает время от времени со дна его обросший тиной и ракушками корабль — с мёртвым экипажем и безголовым капитаном. Всплывает как раз в таком вот тумане. Мертвецы останавливают плывущие мимо суда — ищут, нет ли на них советников Гамбургского магистрата.
Старый моряк посмотрел на судовладельца более чем выразительно. Штауфманн сплюнул за борт и сказал неприязненно-официальным тоном:
— Вернитесь к своим обязанностям, герр Майзерн! Хватит рассказывать глупые страшные сказки. К тому же, да будет вам известно, я был избран в магистрат спустя четыре года после казни Клауса — и ко мне ваша история никакого отношения иметь не может. Ступайте!
Шкипер ушёл. Герр Питер вновь сплюнул за борт — плевок бесследно канул в молочно-белых клубах тумана, пелена его стала заметно выше, медленно подползая к фальшборту. Качка исчезла совершенно.
Рассказанная старым морским волком история оставила неприятный осадок у арматора. Генрих, напротив, пребывал в каком-то радостном возбуждении.
«Балладу, небось, уже сочиняет, виршеплёт», — подумал дядя. Только этому и научился за три года в Нюрнберге, да ещё истреблять несметные количества пива в компании таких же студентов-шалопаев. Послал же Господь покойной сестре непутёвого сыночка… Одна надежда — жизнь в суровой Московии проветрит парню голову. Герр Питер даст соответствующие указания старому Мильке — главе представительства торгового дома «Штауфманн и компаньоны» в Нойбурге (арматор не желал ломать язык, именуя по-московитски «Новгородом» древний, ещё викингами основанный Хольмгард). Мильке давно просится на родину, хочет закончить свои дни не в дикой варварской стране, но в уютной Германии, — вот пусть и постарается, подготовит себе за год или два достойную замену из этого разгильдяя…
Из размышлений о судьбе непутёвого племянника герра Питера вывело лицо пресловутого родственника — внезапно изменившиеся, побледневшее.
— Что с тобой, Ганс?
Губы племянника шевелились, но ни звука не раздавалось. Затем парень ткнул рукой в сторону моря, куда-то за спину арматору.
Оборачиваясь, Штауфманн услышал вопль одного из матросов — истошный и нечленораздельный. А мгновеньем спустя сам едва удержался от крика.