Другая важная особенность исландских быличек, роднящая их с древнеисландскими сагами: они всегда очень конкретны, привязаны к строго определённым, узнаваемым (по крайней мере для жителей той среды, в которой возник текст) местам и личностям. Большинство быличек можно без труда локализовать на карте Исландии[9], так как в них упоминается название долины, хутора или хотя бы части страны, в которой происходило действие, названы конкретные люди. (Иногда, как, например, в текстах, где действуют известные священнослужители или поэты, это личности, чьи имена и годы жизни известны и по другим источникам, в частности по официальным документам.) С одной стороны, подобная точность свидетельствует о том, что эти тексты в первую очередь рассчитаны на аудиторию, знакомую с упоминаемыми в них местами (поэтому простое называние местности и персонажей в какой-то мере заменяет их описание и характеристику). Но даже те былички, в которых легко узнаются «бродячие» сюжеты из мировой литературы (например, популярный сюжет о женихе-мертвеце, воплотившийся в быличке «Дьякон с Тёмной реки»), «привязаны» в исландском фольклоре к конкретным местам и личностям.[10] С другой стороны, именно точная, иногда чересчур дотошная, на наш взгляд, передача топографии, имён действующих лиц (иногда с генеалогией) и внимание к мелочам (например, описания того, как были расположены дома на конкретном хуторе) служат гарантией достоверности рассказа. В фольклорных записях, особенно старых, часто встречаются заверения в том, что рассказчик отличается честностью, а значит, в его словах можно не сомневаться, о каких бы неправдоподобных событиях он ни сообщил; иногда присутствуют рассуждения о достоверности или недостоверности рассказа, указание на то, что он существует в разных версиях.
Так как фольклорная несказочная проза изначально рассчитана на аудиторию, хорошо знакомую с контекстом действия, то имплицированными оказываются и общие приметы исландского традиционного быта.
Традиционный уклад жизни сохранялся в сельской Исландии до середины XX века. (Рейкьявик, стремительно выросший только в последнее столетие, фактически был и остаётся единственным в стране «настоящим» городом.) Основной формой поселения был хутор. Отдельные хутора могли располагаться очень далеко друг от друга (в одной долине — как правило, в глубине — или во фьорде мог стоять всего один хутор), но сообщение между ними всегда было хорошим, нередко оно проходило по горным тропам или высокогорным пустошам. (На таких пустошах, переход через которые был нелёгким делом, особенно в зимнее время, строились горные убежища.) Сами постройки были незамысловатыми; фактически это были не настоящие дома, а землянки; деревянными были только фронтоны, а боковые стены выкладывались из валунов и дёрна, крыша также была дерновая. На крышах росла трава, обычно их скаты спускались до самой земли. Внешне такие землянки напоминали невысокие крутые холмы с фасадом. (Поэтому когда в тексте былички мы читаем, что хозяйка поставила еду для призрака на крышу дома (текст «Мертвецу не нужен нож»), то надо иметь в виду эту особенность построек, которая подразумевала, что до такой крыши не надо было высоко тянуться.) Самые большие дома (на зажиточных хуторах, например в пасторских усадьбах) представляли собой группу таких построек, лепящихся вплотную друг к другу. В них могло быть несколько комнат, часто соединённых коридорами, в больших домах — чердак. Хозяйственные постройки возводились таким же способом, как и жилые дома, иногда они объединялись под одной крышей, а в XVII–XVIII веках были распространены двухэтажные землянки, где в нижнем этаже помещался хлев со скотиной. (Это объяснялось тем, что в этот период в стране был крайне суровый климат, но не хватало топлива, так что хуторяне обогревались теплом, идущим от коров.)
9
Современный фольклорист Бьяртни Хардарсон предпринял опыт картографирования фольклора округа Аурнессисла на юго-западе страны, результатом его работы стала книга «Landið fólkið og þjóðtrúin». В книге помешены подробные карты этого округа, на которых локализованы появления всех сверхъестественных существ и явлений.
10
М. И. Стеблин-Каменский не без основания считает, что именно эта конкретная локализация бродячего сюжета позволяет ему «национализироваться» и стать образцами именно исландской словесности. (См.: Культура Исландии // Стеблин-Каменский М. И. Труды по филологии. СПб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского гос. университета. 2003. С. 103.)