Но в оценке этих войн они расходились. Большинство защитников работорговли соглашались, что «война» велась независимо от того, как ее называли африканские торговцы. Но они должны были признать, что этот термин обозначал разные вещи. «Грабеж… — это неназванная война!» — воскликнул ливерпульский торговец в 1784 г. Джон Мэтьюс, жестокий защитник человеческой торговли, отметил, что в Сьерра-Леоне каждую «мелкую ссору» называли войной. Судовой врач Джон Аткинс говорил, что война в Западной Африке была только другим названием для «грабежа беззащитных существ». Те, кто был настроен против торговли, шли еще дальше, настаивая, что «войны» были не чем иным, как «пиратскими экспедициями»; они даже утверждали, что этому есть свидетельства: британский моряк Айзек Паркер участвовал в таких грабительских набегах из Ньютауна в Старый Калабар в 1760-х гг. Аболиционисты утверждали, что «войной» назывались просто похищения. Кроме того, «войны» часто начинались с момента появления работоргового судна на побережье, после чего местные торговцы (с помощью оружия и капитана невольничьего судна) создавали военные отряды (обычно на каноэ). Они отправлялись в глубь страны для ведения войны и сбора рабов для их продажи капитану, который прежде всего и финансировал эти экспедиции. Другими словами, как объяснил один африканец команде корабля: «Если корабль не придет, масса, не будет никаких рабов». Война была эвфемизмом для организованного воровства людей [130].
Вторым источником рабства были судебные процессы, в результате которых африканские общества признавали людей виновными в преступлениях от случаев убийства до воровства, прелюбодеяния, колдовстве и долгах; их приговаривали к рабству и продавали африканским торговцам или непосредственно капитанам невольничьего судна. Это мало чем отличалось от транспортировки английских уголовников в американские колонии до 1776 г. от или их отправки в Ботанический залив в Австралии с 1786 г.33 Многие африканцы и аболиционисты-европейцы чувствовали, что судебные процессы в Западной Африке были подстроены и что тысячи людей были ложно обвинены и признаны виновными, чтобы обеспечить торговлю живым товаром, насколько это было возможно. Офицер Королевской африканской компании Фрэнсис Мур отметил, что в 1730-х гг. для всех осужденных в области Гамбии «любой приговор означал рабство». Уолтер Родни заметил, что на побережье Верхней Гвинеи местная знать превращала закон «в слугу работорговли» [131].
Третьим главным источником рабства была покупка рабов на рынках и ярмарках в глубине континента, на расстоянии от побережья, часто связанного с круговоротом исламской работорговли. Продажа этих людей (большая часть из которых была свободна, но попала в неволю) особенно была распространена в Сенегамбии, на Золотом берегу и Бенинском заливе. К 1780-м гг. многие из рабов, проданных в Новом Калабаре, в Бонни и Старом Калабаре, были куплены в ста милях в глубь континента, а также в других портах, куда доставляли невольников из внутренних районов. Капитаны работорговых судов полагали, что эти люди стали рабами во время войны или в результате судебного приговора, но на самом деле их не интересовало и они не стремились узнать, откуда и как был получен их «груз». Это было не их дело, утверждали они один за другим на парламентских слушаниях между 1788 и 1791 гг. [132].
В XVII в. большинство невольников, судя по всему, попадали на побережье из районов, лежащих на расстоянии пятьдесят миль от побережья. Но в начале XVIII в., особенно после того, как в Европе был отменен контроль за работорговлей (и продажей рабов стали заниматься частные лица, а не официальные компании), торговля и районы, откуда забирались невольники, расширились — в некоторых случаях на несколько сотен миль вглубь. Большинство полагало, что от одной десятой до одной трети невольников попадали на корабли из прибрежных областей, остальные — из внутренних территорий. «Большая часть» рабов, писал Джон Аткинс, опираясь на свой опыт 1720-х гг., были «деревенскими жителями», чей разум, по его снисходительному мнению, становился тем тусклее, чем дальше от побережья они жили. «Негры побережья», с другой стороны, были сообразительные, даже более плутоватые, они чаще знали английский язык и были лучше осведомлены о работорговых судах и работорговле. Те, кто жил на побережье, вероятнее всего оказался в неволе в результате судебного приговора, в то время как рабы из внутренних районов чаще всего попадали в плен в результате «войны». К концу века все больше рабов прибывало из мест, расположенных на «очень большом расстоянии», им приходилось проводить в дороге «много лун» и быть проданными после долгого пути. Капитан корабля «Закат» был уверен, что пять мужчин, которых он купил в октябре 1793 г., проделали путь в тысячу миль [133].