Порабощение вызывало немедленное и спонтанное сопротивление, особенно когда людей угоняли или похищали. Пленники убегали, сопротивлялись, любым способом пытаясь скрыться от поработителей. Как только их хватали и собирали в караваны, основной формой сопротивления становился побег, который работорговцы попытались предотвратить с помощью вооруженной охраны и различных видов контроля. Только что плененных, особенно мужчин, связывали каждого лозой, веревками или цепями, затем за шею по двое или по четыре человека, и потом еще раз с другими такими же группами. Африканские похитители иногда привязывали к людям длинное тяжелое бревно, которое мешало передвижению, утомляло и не позволяло сбежать. Каждый член каравана был обязан выполнять определенные работы, например нести продовольствие и товары, иногда крупные бивни слонов. Одна умная группа налетчиков разработала и использовала хитрое приспособление, мешающее невольникам кричать, чтобы не привлекать внимание других племен, которые могли бы прийти на помощь пленным во время долгого пути. Другие формы сопротивления включали отказ от еды или, реже, восстание. Невольники даже сбегали в лес, образуя своего рода сообщества маронов34. Все эти формы сопротивления были перенесены на работорговые суда и, после того как путешествие было закончено, — на плантации Нового Света [134].
Подавляющее большинство рабов были простыми людьми — земледельцами, хотя многие были скотоводами-кочевниками и охотниками-собирателями. Из более развитых обществ доставлялись ремесленники, домашние рабы и наемные рабочие. Две трети из них составляли главным образом молодые мужчины, многие из которых были опытными воинами. Примерно треть рабов приходилась на женщин, четверть — на детей, количество которых возросло к концу XVIII в. Африканская знать очень редко попадала в рабство. Знатных воинов обычно убивали после сражения, чтобы не дать им возможность организовать сопротивление новым хозяевам. Кроме того, работорговцы обычно выбирали «самых грубых и выносливых» и старались не брать «гладких негров» (как Иова бен Соломона), которым было тяжелее приспособиться к жизни на судне и к самому рабству. И в любом случае, предпочтение работорговца отдавалось молодежи, исключая взрослых и опытных, которые во многих африканских культурах занимали лидирующее положение [135].
В результате такого отбора порабощение и вывоз населения создали глубокий и устойчивый разрыв между африканцами-простолюдинами и африканской знатью. Представители последней имели огромные преимущества в культурной и политической жизни диаспоры. Многие из тех, кого незаконно признали виновными и приговорили к рабству, теряли уважение к своим правителям и органам власти, а отсутствие знати на судах и в диаспоре означало, что простые люди оказались перед необходимостью самостоятельно и творчески подойти к выбору поведения на корабле и в Новом Свете. На повестке дня стояло равенство, и, как отмечал Хью Крау, на его корабле среди пленников игбо он «видел, как они делили между собой последний кусок мяса практически на нити» [136].
Большой грабеж: Луи Аса-Аса
Как говорили французы, одним из главных источников рабства был «Большой грабеж» — внезапное организованное нападение на деревню, обычно посреди ночи. Нападающие поджигали дома и хватали испуганных жителей, спасавшихся от огня, затем в караванах гнали их на побережье и продавали там в рабство. Человек по имени Луи Аса-Аса испытал на себе «большой грабеж», когда он был мальчиком тринадцати лет. Он подробно описал свое ранение и дорогу на судно [137].
Аса-Аса жил с родителями и пятью братьями и сестрами «в стране, которая называлась Бикла, около большого города Эги», в глубине страны на «некотором расстоянии до моря». Он происходил из весьма почтенной семьи. Его отец, у которого были земля и лошадь, не был одним из «больших людей» деревни, но дядя принадлежал именно к этой прослойке, так как у него было много земли и рогатого скота, и он «мог заставить жителей работать на него». Его отец сам обрабатывал землю вместе со старшим сыном и выжигал древесный уголь, но Аса-Аса был «слишком маленьким», чтобы заниматься такой работой. Самым прочным воспоминанием о его африканской семье и жизни до рабства было то, что «мы были все очень счастливы» [138].