Но после того, как караван достигал пункта назначения, все становилось еще хуже. Оказаться на зловещем судне означало, как выяснили воины гола, пережить ужасный переход от африканского к европейскому контролю. Большая часть привычного мира невольников осталась позади. Африканцы и афроамериканцы пережили мучительный переход, войдя в символическую дверь, «дверь, за которой нет возврата», такую как в Доме рабов на острове Горея в Сенегале или Кейп-Косте в Гане. Как только невольники переступали роковую черту, совершался необратимый переход. Связанным и посаженным на невольничий корабль пленникам, которые не имели возможности вернуться назад, не оставалось никакого выбора, кроме как жить в борьбе — жестокой, многогранной, бесконечной борьбе за выживание и за жизнь в новых условиях. Их старый мир был разрушен, а новый наполнен страданием. Однако в этом отчаянии находились широкие возможности для самоидентификации, взаимосвязи и активных действий [145].
Глава четвертая
Олауда Эквиано: изумление и ужас
Когда Олауда Эквиано впервые взглянул глазами ребенка на корабль невольников, который повезет его через Атлантику, он был переполнен изумлением, которое «скоро переросло в ужас». Рожденный на земле игбо (в современной Нигерии), он сначала попал в рабство в Америке, потом добился свободы, став матросом, и в конце концов превратился в ведущую фигуру движения за отмену работорговли в Англии. Изумление и ужас перед невольничьим кораблем, как он писал в своей автобиографии в 1789 г., «я не в силах описать». Именно это судно стало главным событием в его жизнеописании, так же как в жизни миллионов других, и он описал его так хорошо, как только мог [146].
Когда африканские торговцы в начале 1754 г. доставили его на борт корабля, одиннадцатилетний мальчик был немедленно схвачен членами команды, «белыми людьми с ужасной внешностью, красными лицами и длинными волосами», которые набросились на него, чтобы услышать, как он закричит. Он решил, что это «злые духи», а не люди. Когда они оставили его в покое, он огляделся и увидел на палубе огромный медный варочный котел, рядом с ним «много черных людей, скованных цепью вместе, каждый из которых выражал уныние и горе». Испугавшись, что он попал в руки к голодным каннибалам, он был «подавлен ужасом и мукой». От страха он потерял сознание.
Когда Эквиано пришел в себя, он обнаружил, что парад ужасов только начинается. Мальчика поместили в трюм, где ему сразу стало плохо от отвратительного зловония. Когда два члена команды предложили ему еду, он вяло отказался. Они вытащили его наверх, на главную палубу, привязали к лебедке и выпороли. Как только боль слегка отпустила его маленькое тело, первой мыслью было бежать, выпрыгнув за борт, хотя он не умел плавать. Но мальчик обнаружил, что невольничий корабль был оснащен сетями, чтобы предотвратить попытки отчаянного сопротивления. Таким образом, уже первое знакомство с работорговым судном сопровождалось насилием, ужасом и сопротивлением.
Эквиано, впоследствии известный как Густавус Васса, был первым человеком, кто подробно описал работорговлю с точки зрения невольника. В его время это сочинение стало самым значительным литературным трудом движения аболиционистов, и впоследствии оно оказалось наиболее полным описанием работоргового судна и Среднего пути. Но сегодня возникают сомнения по поводу места его рождения, а значит, и всего его рассказа. Действительно он родился в Африке, как сам утверждает? Или, как предположил исследователь Винсент Карретта, он родом из Южной Каролины и впоследствии приписал себе африканское происхождение, чтобы противостоять работорговле с большим моральным правом? [147]
Этот вопрос можно обсуждать, но для нас это не имеет значения. Если Эквиано родился в Западной Африке, он говорил правду — как он ее помнил, и к этому добавил воспоминания о последовавшем опыте порабощения и плавания на невольничьем корабле. Если он родился в Южной Каролине, он, возможно, собрал рассказы людей, которые родились в Африке и совершили ужасное путешествие на кораблях по Среднему пути на невольничьих судах. Таким образом, он стал хранителем устной истории работорговли, и это значит, что его сведения заслуживают не меньше доверия, чем пережитые им лично события, различие касается только источников и происхождения этого опыта. Все, кто изучал труд Эквиано — с обеих противоборствующих сторон, — соглашаются, что он говорил от лица миллионов рабов. Он написал автобиографию, в которой передал изумление и ужас перед невольничьим кораблем, в «интересах всего человечества». Он был «голосом безмолвных» [148].