Когда Эквиано оказался на берегу большой реки, возможно Бонни, его удивление возросло. Повсюду сновали каноэ, и люди, казалось, жили на них с «домашней посудой и разной провизией». Мальчик никогда не видел так много воды и столько людей, которые жили и работали таким образом. Его изумление обратилось в ужас, когда торговцы посадили его в такое каноэ и лодка поплыла по реке, мимо мангровых лесов и болот.
Каждую ночь работорговцы вытягивали каноэ на берег, разжигали костры, ставили палатки или маленькие шалаши, готовили еду и спали. Утром все вставали, ели перед возвращением в каноэ и продолжали плыть вниз по реке. Эквиано заметил, с какой легкостью люди плавали и ныряли в воде. Затем путешествие продолжалось то по суше, то снова по воде, по «разным странам и народам». Через шесть или семь месяцев после того, как его похитили, он «оказался на морском берегу», вероятно в большом, шумном работорговом порту Бонни.
На волшебном судне
Корабль рабов, который вселил страх в Эквиано, когда он впервые оказался на побережье, был шхуной от шестидесяти до 70 футов длиной, с главной мачтой приблизительно 60 футов и другой мачтой около 30 футов. Корабль «Огден», с восемью орудиями и командой из 32 человек, стоял на якоре и «ждал свой груз», частью которого, как понял вдруг мальчик, станет он сам [157]. Африканские торговцы отправили его на судно в каноэ и вместе с другими заставили подняться по веревочной лестнице на главную палубу. Здесь Эквиано увидел ужасных матросов, язык которых «очень отличался от всего, что я когда-либо слышал». Он увидел медный варочный котел и печальных пленников и от страха перед людоедами потерял сознание. Черные торговцы, которые доставили его на борт, подняли его и пытались приободрить, «но все было напрасно». Он спросил, съедят ли его эти ужасные белые; они ответили — нет. Тогда один из матросов хотел дать Эквиано немного алкоголя, чтобы успокоить, но маленький мальчик испугался и отказался. Один из черных торговцев заметил его реакцию и сам протянул напиток Эквиано. Мальчик выпил, но это имело противоположный эффект от ожидаемого. Никогда не пробуя ничего подобного, мальчик впал «в настоящую панику». Но потом ему стало еще хуже. Как только черные торговцы получили оплату, они покинули судно, и Эквиано совсем отчаялся: «Теперь я понял, что меня лишили шанса увидеть родину, и у меня не осталось ни малейшей надежды вернуться на берег». После того как он почувствовал зловоние трюма и испытал порку за отказ от пищи, он стал мечтать поменяться местами «с самым последним рабом в моей стране». Наконец, в полном отчаянии он пожелал, «чтобы последний друг — Смерть — освободил бы его» [158].
Работорговля всегда собирала воедино разные группы людей и до некоторой степени выравнивала культурные различия между ними. Эквиано не смог сразу найти своих «соотечественников», и действительно, ему пришлось долго их искать. Кроме игбо, на борту судна, судя по всему, должны были быть народы нупе, игала, идома, тив и агату, которые жили севернее родной деревни Эквиано; иджо — южнее, и восточнее — целая языковая группа — ибибио, инанг, эфик (все говорящие на языке эфик), ододоп, экой, эаджахам, экрикук, амон и энионг. Большинство этих людей говорили на разных языках, но многие, возможно большинство, должны были говорить или понимать язык игбо, который был важен для развития торговли этого региона как на побережье, так и вдали от берега. Некоторые невольники должны были говорить на смешанных языках — добавляя английские и португальские слова. Взаимопонимание на борту судна было непростым, но для понимания существовали разные средства [159].
На рабском судне Эквиано и многие другие узнали, что они были игбо. В деревне Эквиано, как и везде, термин «игбо» не был словом для определения своей идентичности. По мнению известного игбо / нигерийского автора Чинуа Ачебе, слово Igbo первоначально имело «уничижительный смысл; оно обозначало людей, прятавшихся в кустах». Слово «игбо» было оскорбительным, обозначавшим в деревне чужака. Сам Эквиано подразумевал именно презрительное значение слова «ойибо»35, когда называл так народ аро. Но на невольничьем корабле, где все были вне своих деревень, более широкие общие черты неожиданно начали перевешивать местные различия. Культурное единство, особенно язык, несомненно, имеет решающее значение для сотрудничества и взаимодействия. Игбо, как и другие африканские народности, во многом были продуктом работорговли. Другими словами, на судне шел процесс этногенеза [160].