Но следующей ночью этот человек повторил попытку самоубийства. Он разорвал швы и разрезал горло с другой стороны. Врач, которого спешно вызвали, чтобы справиться с новой чрезвычайной ситуацией, промывал рану, когда человек начал говорить с ним. Он просто и прямо заявил, что «никогда не пойдет с белыми людьми». Потом он задумчиво «посмотрел на небеса» и произнес несколько слов, которые Троттер не разобрал, но понял, что невольник предпочитал смерть рабству.
Молодой доктор велел обследовать помещение, чтобы выяснить, чем этот человек мог разрезать себе горло. Матросы ничего не нашли. Внимательно изучив лежащего человека, доктор заметил кровь на пальцах и «рваные края» вокруг раны, что означало, что он разорвал шею своими ногтями. Этот человек выжил, так как ему связали руки, чтобы предотвратить «дальнейшие попытки» самоубийства. Однако все усилия оказались напрасны. Троттер позже объяснил, что «он все равно отказывался принимать пищу и умер от голода приблизительно через неделю или десять дней». Об этом сообщили капитану Клементу Ноблу. Тот заявил, что человек, поступивший таким образом, «имел все признаки сумасшествия».
Когда Томас Троттер в 1790 г. изложил эту историю на заседании парламентского комитета, где рассматривали торговлю людьми, его рассказ вызвал бурю вопросов и поднял волну дебатов. Члены парламента, защищавшие работорговлю, примкнули к капитану и пытались дискредитировать Троттера. Они отрицали, что эта смерть стала самоубийством в качестве акта сопротивления рабству, в то время как противники работорговли поддержали Троттера и обвиняли капитана Нобла. Один из членов парламента спросил Троттера: «Вы предполагаете, что человек, который попытался разорвать свое горло ногтями, был безумен?» У Троттера не было сомнений, и он ответил: «Ни в коем случае он не был безумен; я полагаю, что перед смертью он был в бреду, но в тот момент, когда его привезли на судно, я уверен, что он был в ясном уме». Решение разорвать себе горло ногтями было абсолютно рациональным ответом на рабство. Но и сегодня сильные мира сего спорят о рабе, который убил себя из сопротивления.
Сара
Когда молодая женщина была доставлена на борт ливерпульского работоргового судна «Гудибрас»9 в Старый Калабар в 1785 г., она сразу же привлекла к себе всеобщее внимание. Она была красива, изящна и обаятельна: «В каждом жесте сквозила природная ловкость, а глаза лучились добротой». Когда африканские музыканты с инструментами дважды в день поднимались на палубу, чтобы дать рабам, которых туда выводили, «потанцевать» (невольников заставляли двигаться, чтобы их тела не ослабевали), она «делала это с большим удовольствием, прыгая по палубе под четкие ритмы африканских мелодий», — как писал сраженный ее красотой матрос по имени Уильям Баттерворт. Она была лучшей танцовщицей и певицей на судне. «Живей! Веселей!» — казалось, излучала ее душа даже в условиях неволи [23].
Другие матросы разделяли восхищение Баттерворта, как, впрочем, и капитан Дженкин Эванс, который выбрал эту молодую женщину и еще одну, сделав своими «фаворитками». Им была разрешена большая, чем остальным, свобода, в качестве некоторой компенсации за принуждение к сексуальным услугам. Матросы на невольничьих судах, такие как Баттерворт, обычно терпеть не могли фавориток капитана, поскольку они были обязаны им прислуживать. Но к этой грациозной певице и танцовщице «вся команда» испытывала настоящее уважение.
Капитан Эванс назвал ее Сарой. Он выбрал это библейское имя, связывая порабощенную женщину, которая говорила, скорее всего, на языке игбо, с красавицей женой Авраама. Возможно, капитан надеялся, что она разделит и другие качества библейской Сары, которая оставалась покорной и послушной мужу во время долгого путешествия в Ханаан.
Однако вскоре невольники подняли бунт на корабле. Они хотели «уничтожить команду и завладеть судном». Восстание было подавлено, после чего настал черед кровавых наказаний. Позже капитан Эванс и другие офицеры стали подозревать, что Сара и ее мать (которая также была на борту) были так или иначе причастны к бунту, хотя фактически женщины в нем не участвовали. Когда им учинили допрос, во время которого грозили физической расправой, они все отрицали, однако «страх или вина явственно читались на их лицах». Этой же ночью, когда невольники подняли крик, обвиняя друг друга в неудачном начинании, стало ясно, что и Сара, и ее мать не только знали о заговоре, но и были действительно вовлечены в него. Сара, вероятно, использовала свою свободу передвижения в качестве фаворитки, чтобы помочь спланировать заговор и передать инструменты мужчинам, чтобы они смогли освободиться от кандалов и наручников.