— Кеннит, Кеннит! — всхлипнул корабль, и капитан понял, что Проказнице внятно передались все его чувства. — Не дай ему умереть! — взмолилась она. — Пожалуйста, Кеннит! Ты же спас его из моря и от змеи! Что тебе стоит спасти его еще раз?
— Тихо! — перебил он почти грубо.
Ему нужно было сосредоточиться. Если парень действительно умрет, это разом отменит все милости, которые Госпожа Удача являла ему в прошлом. Хуже того: все его победы станут одним большим поражением.
А значит, Кеннит просто не мог допустить, чтобы это случилось.
Думать не думая о столпившихся матросах (а чуть не вся команда, притихнув, созерцала изувеченное тело Уинтроу), Кеннит присел подле него на палубу и долго вглядывался в неподвижное лицо. Потом коснулся указательным пальцем клочка уцелевшей кожи на щеке паренька. Тот еще не начинал бриться, кожа была гладкой и мягкой. Какой был красивый мальчишка, и как его изуродовало!
— Уинтроу, — позвал Кеннит негромко. — Слушай, парень, это я, Кеннит. Помнишь, ты говорил, что пойдешь за мной? Са послал тебя мне, чтобы ты стал моим голосом, помнишь? Нельзя тебе сейчас уходить, парень! Не сейчас, когда мы так близко к цели, ты и я!
Краем уха он услышал негромкое перешептывание матросов. Они сочувствовали ему. Что за дела? Кеннит ощутил укол раздражения. Быть может, они восприняли сказанное им как признак слабости? Но нет. Кеннит вскинул глаза — и вместо пустопорожней жалости увидел на грубых рожах сердечное участие. Их растрогала забота капитана Кеннита о покалеченном мальчике.
Он незаметно вздохнул. Что ж, если Уинтроу обречен умереть, надо будет извлечь из этого всю мыслимую пользу. Кеннит осторожно погладил его по щеке.
— Бедный, — пробормотал он тихо, но так, чтобы его услышали. — Как ты мучаешься… Может, все-таки милосерднее будет тебя отпустить?
Он снова поднял глаза. Над ним стояла Этта. И плакала в три ручья, не пряча и не стыдясь слез.
— Дай ему еще водички, — негромко посоветовал Кеннит. — И не ропщи, что бы ни произошло. Его участь теперь в руках Са!
Драконица что-то сотворила с его восприятием. Уинтроу больше не отгораживался от боли, но и не растворялся в ее уносящих разум волнах. Ни то ни другое; это был способ ощущения, о котором он раньше даже не подозревал. Он задумался о сути боли и понял, что это подавали голос пострадавшие частицы его плоти, пробоины, так сказать, в его броне против внешнего мира. Боль, стало быть, всего лишь означает, что броню следует починить, а поврежденные частицы заменить и развеять. Вот этим и следовало заниматься, не позволяя себя отвлекать. Его тело требовало приложения всех оставшихся сил. А боль была всего лишь тревожным колоколом, взывавшим о помощи.
— Уинтроу? — голос Этты пробился сквозь окружавший его плотный войлочный мрак. — Вот водичка… попей.
И почти сразу по губам потекла назойливая струйка влаги. Он шевельнул губами, пытаясь отделаться, и чуть не подавился, но тотчас понял свою ошибку. Его плоть очень нуждалась в воде. Иначе она не сможет исцелиться. А кроме воды Уинтроу требовались пища и полный покой. Причем не только телесный. Никаких забот и хлопот.
Он ощутил легкое прикосновение к щеке. И услышал голос издалека, голос, который он очень хорошо знал.
— Что ж, парень, умирай, если так надо. Но знай, что это больно ранит меня. Ах, Уинтроу, Уинтроу, если ты хоть немножко любишь меня, останься со мной! Не отказывайся от мечты, которую сам же и предсказал.
Он запомнил эти слова, чтобы поразмыслить над ними как-нибудь после. Непосредственно сейчас ему было не до Кеннита. Драконица показывала ему кое-что безумно интересное и к тому же до того вдохновленное Са, что оставалось только изумляться — и как он ухитрялся так долго носить это в себе и в упор не замечать. Ему впервые сделалась внятна и очевидна работа собственного тела. Воздух шелестел в легких, кровь бежала по жилам, было еще много иных чудес… и все они принадлежали ему. Все они существовали не где-то вовне, в неподвластных ему областях, а составляли его самого. И он мог исправить, где что было не так.
Первым долгом он совершенно расслабился. И сразу, едва только ушло мучительное напряжение, ощутил, как к пораненным местам устремились живительные токи. Его тело прекрасно знало свои нужды. Спустя время Уинтроу заставил отозваться онемевшие мышцы челюстей и закосневшего языка. Он пошевелил тем и другим и как-то умудрился прокаркать:
— Воды…
А потом даже приподнял непослушную руку и взмолился:
— В тень…
В самом деле, солнце и ветер — для его обожженной кожи это было весьма и весьма слишком.
— Он заговорил! — в восторге завопила Этта.
— Это все капитан, — сказал кто-то из моряков. — Ну и ну! Вот прямо так взял и вызвал парнишку аж из смерти назад!
— Перед нашим Кеннитом сама смерть отступает! — восхитился другой.
Жесткие, сильные ладони бережно приподняли голову Уинтроу и поднесли к его рту полную чашку восхитительно прохладной воды. Руки принадлежали Кенниту.
— Ты — мой, Уинтроу, — объявил пиратский капитан. Уинтроу жадно пил, словно поднимая тост.
— Думается, ты меня слышишь! — трубила Та, Кто Помнит, плывшая в тени серебристого корпуса. Она по-прежнему не отставала от корабля. — Я чую твой запах! Я ощущаю тебя, но почему-то никак не найду! Ты что, нарочно от меня прячешься?
Она умолкла, напрягая все чувства в ожидании ответа. Что-то действительно появилось в воде. Этакая легкая горечь, сходная по вкусу с ядами из ее собственных желез, эта горечь сочилась из корпуса корабля, если только мыслимо представить, что подобное вообще возможно. Змее показалось, что она услышала голоса. Голоса столь отдаленные, что невозможно было разобрать слова, — лишь то, что где-то вправду шел разговор И это тоже было трудно уразуметь. Настолько трудно, что Та, Кто Помнит, даже начала слегка сомневаться в здравости собственного рассудка. Вот это была бы очень скверная шутка Вырваться наконец на свободу — и лишь затем, чтобы тут же свихнуться.