– Уинтроу необходим лекарь, – неожиданно заговорила Проказница. И горестно добавила: – Нужно было оставить у себя того раба-хирурга с «Заплатки»! И даже насильно, если бы он не захотел по-хорошему!..
Изваяние обхватило себя руками за плечи – ожившая фигура отчаяния. Проказница не оглядывалась на Кеннита. Плотно сжав зубы, она напряженно вглядывалась в горизонт.
Пиратский капитан сделал глубокий вдох и тщательно стер со своего лица все следы раздражения и гнева.
– Я знаю, чего ты боишься, – ответил он. – Но, пожалуйста, пойми, что в твоих страхах нет толку. Мы все равно ничего не можем поделать. До ближайшего поселения еще несколько дней ходу. Пока мы доберемся туда, Уинтроу всяко либо умрет, либо пойдет на поправку. Кораблик мой, мы делаем для него все, что в наших силах. Он окружен всяческой заботой, и мы крепко надеемся на его тягу к жизни! – По правде говоря, кроме этой самой тяги, особо надеяться было не на что. Кеннит решил утешить Проказницу и добавил мягко: – Я знаю, как ты переживаешь о мальчике. У меня самого душа разрывается. Но он дышит, Проказница. Его сердце по-прежнему бьется. Он принимает воду, а потом мочится. Все это хорошие знаки, кораблик. Он борется за жизнь и стойко сопротивляется смерти. Поверь мне, уж я-то повидал на своем веку немало раненых и знаю, о чем говорю!
– Да, ты уже говорил, – коротко отозвалась Проказница. – И я слушала. А теперь, будь добр, сам послушай меня. Это не обычные раны, Кеннит. Не просто боль и телесные разрушения. Уинтроу НЕТ ТАМ, пойми наконец! Я его совершенно не чувствую! – Ее голос начал дрожать.– А коли так, я и помочь ему ничем не могу! Не могу облегчить его муки и поделиться с ним силой! Я беспомощна и бесполезна, а он…
Кеннит призвал на помощь всю свою выдержку. За его спиной старпом Йола взревел на матросов, обещая содрать у лентяев с ребер шкуры, если они не будут как следует вкалывать. «Пустое сотрясение воздуха, – подумалось Кенниту. – Что зря орать? Нет бы разок сделать это хоть с одним лодырем, и в дальнейшем навряд ли понадобились бы угрозы…»
Капитан скрестил руки на груди, словно это движение помогало ему усмирять собственный нрав. Он знал: строгостью и окриками с кораблем ничего невозможно поделать. Но легко ли разговаривать ровным голосом и утешать чуть не плачущую деревянную красавицу, когда в его собственной душе открытой язвой сидела тревога за паренька? Уинтроу был жизненно необходим ему, и он отлично это понимал. Даже мысль о нем вызывала у капитана почти мистическое чувство взаимосвязанности. Судьба мальчика была теснейшим образом переплетена с его, Кеннита, удачей и его королевским предназначением. Иногда капитану даже мерещилось, что Уинтроу являл собой его собственную ипостась – только совсем юную и невинную, не изуродованную тяготами жизни. Такого рода размышления будили в душе Кеннита странную нежность. Он мог защитить этого мальчика. Мог стать для него наставником и старшим другом, которого никогда не имел сам. Но чтобы этого добиться, он должен был стать единственным, так сказать, опекуном парнишки. И вот тут связь Уинтроу с кораблем превращалась в препятствие. Пока она, эта связь, существовала, ни один из двоих – ни мальчик, ни корабль – не могли принадлежать ему, Кенниту, безраздельно.
Он заговорил с Проказницей ласково, но твердо:
– Уинтроу на борту, и тебе это отлично известно. Ты же сама нас спасла, а значит, все видела. Неужели ты полагаешь, будто я способен лгать тебе, утверждая, что он жив, в то время как он давно умер?
– Нет, – ответила она с тяжелым вздохом. – Лгать мне ты не станешь, я знаю. И потом, я бы непременно почувствовала его смерть. – Она так яростно тряхнула головой, что мокрые волосы разлетелись по сторонам. – Ты понимаешь… Нет, я не могу объяснить. Мы с ним связаны так давно и так прочно… Ты и представить не можешь, что это для меня такое – знать, что он на борту и вроде бы жив, но в то же время совсем не ощущать его присутствия! Он как часть меня, которую отрубили.
Ее голос сорвался: она вспомнила, что говорит с человеком, который в свое время испытал нечто подобное. Кеннит тяжело оперся на костыль и трижды притопнул по палубе деревяшкой, с некоторых пор заменявшей ему ногу. Он сказал:
– Уж так прямо я не способен понять твои чувства.
– Способен, наверное, – пришлось согласиться Проказнице. – Ах, Кеннит, наверное, на самом деле я просто не могу выразить, до чего мне без него одиноко. А все потому, что в уголках моего сознания таятся такие жуткие призраки. От них-то и происходит всякий дурной сон и всякая зловещая мысль, когда-либо меня посещавшая! Кто-то внутри меня злобно насмехается и бормочет, намекая неизвестно на что, и тем самым отнимает у меня чувство самости. – Она вскинула огромные ладони, искусно вырезанные из диводрева, и прижала к вискам. – Сколько я пыталась внушить себе, что мне более не нужен Уинтроу. что я и без него отлично знаю, кто я на самом деле есть! Да, и я думаю даже, что его разум не в состоянии объять огромность моего естества. – Она перевела дух, отчаиваясь подыскать достойное слова. – Да, порою он жутко раздражает меня. Он то бормочет всякие пошлости, то ударяется в богословскую заумь и не так, так этак доводит меня до того, что я готова поклясться – ох, насколько мне без него было бы легче, чем с ним! А потом он куда-нибудь девается, и вот тут я оказываюсь один на один со своей подлинной сущностью, и некому поддержать меня и укрепить, и…