Вренна очнулась от воспоминаний, всё еще сжимая рукоятку. Опустила взгляд: тот же изогнутый чуть ржавый клинок… Нет, просто кухонный нож. Трудно сказать.
Вкрадчиво улыбаясь, она протянула оружие братцу.
— Теперь ты всё знаешь. Вперед.
Он принял подарок с достоинством истинного аристократа и, блестя округлившимися глазами, шагнул к манежу. Крепче перехватил клинок, склонился над сестрой…
Воздух дрогнул от сдавленного крика, зажурчала кровь.
Вренна апатично переминала суставы кистей. Темнота рассеялась, и она видела свои тонкие белые пальцы, выгибающиеся и сжимающиеся.
— Посмотри, всё правильно? — позвал Вадим.
Вренна попыталась встать с кресла и вздрогнула, проснувшись в своей кровати в предрассветных сумерках… Сердце билось чуть чаще, чем следует, да внутри живота растекалась неприятная слизь.
Она скинула одеяло и села. С каких пор ей снова снятся осмысленные сны? С каких пор ее волнуют эти громкие, беспокойные дети? И что за гротескное болезненно-цветное воспоминание?
Да, на редкость отвратительный сон.
Глядя на тусклую улицу за стеклом, облокотившись на подоконник, Вренна беседовала с симпатичным юношей, черноволосым и большеглазым, подозрительно напоминавшим актера из романтического фильма, который она только посмотрела.
Они говорили об убийствах.
— Разве нельзя сказать, что жестокость в крови у человека? Ведь это первобытное состояние: инстинкты охоты, инстинкты защиты… Каждый человек жаждет убийства. Просто его сдерживают. И даже не законы, а внедренные с детства понятия добра и зла. Так? И люди искренне считают, что это их родная добродетель, присущая лично именно им. Но это заблуждение? Добродетель, жалость, милосердие — это всё извне… это будто имплантаты. Их вращивают в людей, чтобы было легче управлять обществом.
Вренна отвлеклась на прохожего, ведущего на веревке странное мохнатое существо вроде кораблиста. А, точно, это собака, — вспомнила она и вернулась к внутренней беседе.
— То есть, всё дело в воспитании? — продолжила она. — И чтобы вырастить убийцу, достаточно просто не говорить ему, что убивать нехорошо?
— Ну да, именно так.
— В таком случае, если приучать к убийствам…
— …ничего не изменится. Жестокость — она в крови. Вопрос только в том, ставят человеку блокатор или нет. Априори всем нравится убивать. Это… высшее наслаждение.
— Да нет. Убийство не вызывает никаких эмоций.
— Как оно может не вызывать эмоций? — поразился вымышленный юноша. — Ты только представь: испуганная жертва в твоих руках, ты чувствуешь ее сердцебиение, заламываешь руки, хватаешь за волосы… и раз — ножом по горлу! И кровь хлещет фонтаном, и всё в крови… потрясающе!
— У тебя какие-то романтические представления. В смерти нет ничего завораживающего или интересно. Она просто грязная, просто разрушение тела. И я никогда и не находила в ней ни удовольствия, ничего…
— Но ты должна бы, — укорил ее воображаемый собеседник, но она пожала плечами.
— Никогда меня это не вдохновляло.
— Ты просто брезгливая.
— Да, иногда…
Тем временем в соседней комнате Алита и Алексей смотрели мелодраму. То есть, Алексей сочинял хитрое письмо поставщику, а Алита орудовала на гладильной доске, в то время как мелодрама болталась в телевизоре ненавязчивым фоном. Периодически они поглядывали друг на друга и перекидывались беззлобными язвочками.
На столе негромко завибрировал телефон, и, поставив утюг на безопасную грань, Алита подняла трубку.
— Здравствуй, Джек.
— Привет, — смято отозвался сухой голос. — Я, эм… э… Как поживаешь?
— Нормально, — ответила она скорее вопросительно: не для того же он звонит, чтоб узнать, как она поживает.
— Ты… — прорвавшийся наружу искренний тяжелый вздох. — Ты не забирала Вренну?
— Забрала, — раздраженно откликнулась Алита.
Телефон громко зашуршал, когда на том конце, не сдержавшись, выдохнули с облегчением.
— Она… в порядке?
— Да, в порядке. Но ты мог бы и получше следить за нею.
— Ой, ладно тебе. Нашлась великая воспитательница, — фыркнул он, возвращаясь к своему привычному закрытому и язвительному состоянию. — А ты могла бы удосужиться и позвонить мне, чтобы я зазря в ее Гвоздь не мотался.
Алита закатила глаза: