Зимин рассмеялся, и всю оставшуюся дорогу до «Сюриона» мы молчали, а я смотрела в окно и глупо улыбалась.
В назначенном месте под аркой покачивался в такт музыки силуэт в шубке. Я присмотрелась к ней из-за стекла автомобиля. Ровно подстриженные волосы, вылезая из-под шапки, симметрично обрамляют лицо, на руках перчатки, за спиной — маленький модный рюкзак. Что-то в ее образе неизменно вызывало умиление. Я вышла из машины, помахала Зимину и направилась к Майе, а за спиной зашуршали шины.
После бурных приветствий мы двинулись вглубь замершего, беззвучного, заснеженного парка аттракционов. В ответ на мои расспросы Майя рассказала, что ее лицей дважды переезжал за эту осень — всё дальше и дальше от Замка. Конечно, некоторые непоседы продолжали наведываться в город, но, после того как двое ушли и не вернулись, остальные ученики стали покладистей. Кое-кого родители забрали из интерната, но в основном жизнь и учеба внутри него мало изменились.
— Ты не представляешь, как там однообразно, как меня достали одни и те же стены, одни и те же лица!.. Я так рада была, когда ты позвонила!
Я улыбнулась. Она не знает, что такое однообразие и что значит «одни и те же стены».
— Слушай! — воскликнула Майя с новым приливом энергии. — А ты не знаешь, что там произошло? Ну, на этом вашем балу? Ты была там? А то у нас какие только слухи не ходят! Расскажи!
— Так вот зачем ты меня позвала! — рассмеялась я. — За новыми сплетнями?
— Вот еще, я вовсе не сплетница, — и мы обе расхохотались.
Мы провели вместе, замерзая и смеясь, несколько часов, и если в качестве исключения что-то говорила я, а не она, то это почти наверняка были колкости и остроты — но я насмехалась по привычке, а не со зла, и Майя с ловкостью дипломата переводило всё, балансирующее на грани обидного, в сферу уморительно-смешного.
Мы разошлись вечером, как-то автоматически пообещав друг другу «не теряться». Я решила добраться до больницы пешком, но, пока я возвращалась, с неба успела сойти последняя синева, и я долго заворожено блуждала по темным улицам, на которых лишь изредка встречались работающие фонари.
Едва я оказалась в стенах нашего текущего пристанища, как мой рот наполнился слюной от аппетитного сдобного аромата, витавшего в здании. Не раздеваясь, я отправилась в операционную, которую мы цинично переопределили в трапезную. На столе, где обычно режут и спасают, сейчас разложились картонные коробки с жирными пятнами и кусками пирога. Сидя на диване, притащенном сюда из рекреации, их жадно поглощали Лени, Хоньев, Якобс и Артур. При виде последнего я вспомнила странную просьбу Джека, и мне стало любопытно, что такого он хотел нам рассказать. Я взяла себе теплый кусочек из коробки, улыбнулась Лени и встретила его напряженный взгляд.
Он медленно поднялся с места, отложил еду, хотел что-то сказать — поперхнулся и закашлялся. Я нахмурилась. Он махнул мне рукой, и мы вместе вышли в коридор. Немного нервничая под его тяжелым взглядом, я, тем не менее, голодно жевала пирог.
— Нам надо поговорить, — серьезно произнес он.
Я вскинула брови. После встречи с Майей его угрюмая сосредоточенность казалась мне нелепой и комичной.
— Пойдем… куда-нибудь, — продолжил он.
Мы зашли в пустующую палату, Лени настоял, чтобы мы сели, наступила глупая тишина. Наконец, я расправилась с пирогом, облизала губы и пальцы и вопросительно уставилась на Лени.
— Я уезжаю к жене, — констатировал он, глядя мимо меня.
— О, — вырвалось у меня. Ощущение комичности пропало. — Э… Надолго?
— Навсегда.
— О.
Я непроизвольно сжала в ладонях металлический каркас кровати, на которой сидела. Меня захлестнула обида, мигом вспомнились десятки сладких моментов, и стало непонятно, неужели они дороги только мне.
— Но ты же говорил, что не любишь ее, — беспомощно сказала я.
— А ты говорила, что не любишь Джека.
— А я и не люблю, — возмутилась я.
— Ага, оно и видно, — фыркнул Лени.
Я подняла на него взгляд и холодно повела бровью.
— В смысле?
— Пф! То-то ты не отходила от его постели, пока он изрыгал эту склизкую хрень из всех отверстий.
— Лени, он был болен! Конечно, я должна была заботить о нем, он же не чужой мне человек, он… мой родственник. Да я всё детство прожила под его опекой!
— А говоришь, что не любишь.
Я была категорически не готова согласиться с таким определением своих чувств, но приказала себе не придираться к словам.
— Это же совсем другое, Лени.
Пока я подбирала в уме пример, с которым сравнить ситуацию, Лени одарил меня чугунным взглядом. Он выглядел настолько рассерженным и взрывоопасным, что я потеряла мысль.